Розыск

– Тут проще. Калибр стрелкового оружия США сейчас переведен, для удобства, на метрическую систему, на миллиметры. А раньше все измерялось в дюймах, но это крупная мера – более двух сантиметров… Поэтому калибр выражали в десятых долях «линии». А «линия» – это одна десятая дюйма. Помнишь знаменитую русскую винтовку системы Мосина, «трехлинейку»?

– Конечно, – кивнул головой лейтенант. – Винтовка системы капитана Мосина калибра семь целых шестьдесят две сотых миллиметра. Когда в армии служил, нам начальник службы арттехвооружения лекцию проводил по истории отечественного оружия. Очень, скажу я тебе, интересная лекция была!

– Вот видишь. Теперь-то тебе понятно, откуда произошло слово «трехлинейка»?

– Понял. Выходит, эта самая «линия» равна, равна… – зашевелил губами при подсчете участковый. – Одна «линия» – это две целых пятьдесят четыре сотых миллиметра. Так?

– Правильно, – подтвердил Волков. – Вот и получается, что двадцатый калибр в США соответствует нашей «мелкашке» – пять и шесть десятых миллиметра. А тридцать восьмой калибр, который фигурирует почти во всех западных детективах, равен девяти миллиметрам, то есть как у нашего пистолета Макарова. Правда, у американских полицейских есть револьверы и гораздо большего калибра – до пятидесятого, то есть двенадцать и семь десятых миллиметра…

Кандычев сделал просвет между большим и указательным пальцами, прикидывая калибр этого полицейского «кольта», и аж присвистнул от удивления:

– Ну ничего себе! Вот это «дурочка»! С такой и на медведя ходить не страшно!

– Да, машинка солидная, – согласился Волков, – – ее при стрельбе нужно двумя руками держать. Одной не удержишь.

– Слушай, Олег-батькович, а откуда ты это все…

– Что? – не понял Волков.

– Ну, про оружие, про калибры разные знаешь?

– Справочник такой криминалистический есть. В нем характеристики почти всех видов оружия. Я ведь на третьем курсе юридического учусь.

– То-то и оно… Институт есть институт! – вздохнул Кандычев. – Там тебе и библиотека, и консультации, лекции разные… А я вот, брат, как после армии курсы участковых закончил, и на этом все – шабаш. Сам чувствую – не хватает, не хватает у меня парой грамотешки… А в нашем-то милицейском деле ой как много знать нужно!

– А что же не поступаешь никуда?

– Поступал уже единова… В прошлом году в высшую школу МВД. Да только сразу на сочинении и срезался! – почесал затылок Петр. – Через месяц на второй заход поеду… Учительница тут одна меня помаленьку натаскивает, так что мой шанс повышается… Диктанты заставляет писать, представляешь? Смех ведь!..

– Ну, значит, наверняка поступишь! – подбодрил его Олег.

– Э-э, брат, однако заболтались мы тут с тобой! – спохватился вдруг участковый. – Пойдем-ка двор старухи Анкудиновой глянем.

– Идем, – согласился Волков. – Только давай сначала ГОСТы на консервных банках сфотографируем. Потом я размножу для розыскных нарядов. И еще, я хотел бы по одной этикетке с банок и шоколада с собой взять. Продавщица возражать не будет?

– Бери. С Аннушкой я договорюсь.

Дом Анкудиновой оказался построенным по-кержацки – с многочисленными надворными клетями, загонами для скота, сеновалом. Двор был под одной крышей с домом, чтобы в лютые морозы зверье не добралось до скотины и птицы. Доски настила во дворе истлели от времени, превратились в рыжую комковатую труху, на которой угрюмо торчали заросли дикой конопли и сухого прошлогоднего репейника.

Еще не входя на крыльцо, Волков заметил на слое пыли, покрывавшем его доски, отпечатки подошв резиновых сапог, а рядом другие – нечеткие, поменьше размером.

– Надо бы сфотографировать! – предложил Олег Кандычеву.

– Этим пусть эксперт занимается или следователь. У меня вспышки нет. Следов-то у нас, брат, целый альбом отснять можно, а толку что? Мне главное поймать этих бандюг, а уж фотографировать потом охотники найдутся…

Посередине избы могучим утесом возвышалась русская печь. На ее лежанке без всякого труда разместилось бы целое отделение.

Возле шестка, словно в ожидании хозяйки, рядком стояли ухваты, сковородник и длинная кованая кочерга.

Из угла комнаты на вошедших строго глянули лики святых. Перед иконами на полочке стояли граненая рюмка и тарелка с крупной комковой солью. Ниже, на цепочке, висела лампадка, позеленевшая от времени.

– Соль-то зачем? – опросил Волков лейтенанта, кивнув в сторону образов.

– А шут его знает. Тут у нас место глухое, вся вера поперепуталась – и христианская, и языческая. Думаю так: в старину с солью у хантов и манси туго было. За фунт соли пять соболиных шкурок купцам платили, а то и больше… Вот, наверное, и пошел обычай русских богов солью и водкой задабривать… Ээ-э! Глянь-ка, Олег, – тронул он Волкова за руку, – вот где они, голубчики-грабители, часа лихого дожидались!

У окна, подле широкой, выкрашенной почему-то в бледно-голубой цвет, лавки, валялось несколько окурков, горелые спички и пустая пачка из-под папирос «Байкал».