РПЛ 3 (СИ)

-Позволь мне тогда ручаться за своего родича, - глухо отвечал разбойник, приняв эту отповедь со смирением человека, скованного по рукам и ногам невидимыми цепями. - Элиас из Янскерка похоронен за церковной оградой, как безбожник, и мало на Юге найдется людей, которым сопутствовала столь дурная слава. Я не обеляю своего деда, как видишь. Однако, при всем том, клятва верности, данная твоей матери, была его святыней, и прикажи она тогда умереть — он бы принял смерть без раздумий. Иной раз казалось, что самым горьким сожалением всей его жизни стало то, что он не смог разделить судьбу своей госпожи...

Мне было сложно судить, что на уме у Хорвека, однако мне показалось, что Глаас произнес то, что следовало: теперь демон смотрел на него без прежнего холодного презрения. Однако какое-то беспокойство все еще снедало моего спутника — и я легко разгадала, отчего мрачен его взгляд и кривятся губы. Что-то, витающее среди черных кипарисов, прячущееся в провалах окон, вопрошало у Хорвека, по какому праву смеет незваный гость именовать себя сыном Белой Ведьмы?.. Какая дерзость позволяет ему не отказываться от наследства колдуньи, будь то давнее горе, живущее здесь, среди руин, или же старый родовой слуга?.. Место это не узнавало Рекхе, сына ведьмы, в новом обличье, как он и говорил ранее — и гневалось, желая прогнать самозванца.

Сумрак среди старых кипарисов сгустился, крошечные капли воды собрались на хвое кипарисов — с моря пришел холодный туман. Мы стояли среди поросших мхом камней: Хорвек, надменный, горделивый, но с трудом выносящий тайную боль, которую причиняли ему развалины дома; я, встревоженная, неловкая, привычно прячущаяся за спиной демона; и Глаас, старый лис, угодивший в капкан, из которого не выбраться. Ему предстояло сознаться в чем-то, что долгие годы хранилось в тайне, и разбойник отчаянно желал этого избежать — но при этом обреченно знал, что пришло время правды.

-Говори, слуга моего рода, - произнес Хорвек, устало вздохнув. - Что привело тебя сюда?

-Одно лишь желание спасти мальчишку, которого считаю сыном, - тут же ответил Глаас. - Клянусь, что никогда у меня в мыслях не было оскорбить память Белой Ведьмы, госпожи моего рода, однако...

-Однако теперь, глядя мне в глаза, ты понимаешь, что все-таки самую малость оскорбил, - хмыкнул Хорвек. - И полагаешь, что я могу разгневаться. Не бойся, разбойник. Ты не настоящий слуга Белой Ведьмы, и не был им, несмотря на старые клятвы и обеты, а я — не такой уж достойный наследник, и камни эти, скорее, осквернены моим появлением, нежели твоим. Так что же ты искал?

-Я расскажу все без утайки, - с заметным усилием сказал Глаас. - Но перед тем я спрошу у тебя, господин мой покойник — что помнишь ты о ночи, когда король пришел в этот дом с огнем и мечом?

-Многое, - Хорвеку также понадобилось усилие над собой, чтобы произнести это короткое слово. - Страдания, боль, кровь... О чем именно ты бы хотел услышать, разбойник? Не все из этого годится для ушей маленькой Йель — она и так слишком плохо спит и слишком часто плачет.

-Видел ли ты, как рубили руки твоей матери на этом камне? - прямо спросил Глаас.

-Нет, - коротко ответил Хорвек, и я невольно испугалась за мастера Глааса: вопрос заставил глаза демона полыхнуть огнем. Заговаривать с ним о прошлом могло оказаться делом опасным — слишком ненавистны были эти воспоминания. Сына Белой Ведьмы не было в ту ночь рядом с камнем — возможно, в тот миг, когда брызнула кровь колдуньи, его, избитого и едва живого, волокли к распахнутому окну, проклиная и обещая скорую смерть. Или острия ограды уже пробили тело мальчика, заставляя того корчиться от боли... Нет, нет, я не хотела думать об этом, но страшные видения возникали словно сами по себе — сами руины желали рассказать непрошеной гостье, что происходило здесь много лет тому назад.

-Тогда я расскажу тебе, покойник, что увидел и услышал мой дед в ту ночь, - мастер Глаас избегал взгляда Хорвека, но продолжал говорить, словно отдавая тяжкий давний долг. - Ему довелось узнать тайну, за которую можно сложить голову даже сейчас...

Тут силы покинули его и он вновь опустился на колени, отчего речь его стала походить на исповедь. Хорвек неподвижно стоял над ним, словно каменное изваяние бога, который с равнодушием внимает мольбам своей паствы, но затем безжалостно карает за то, что в его глазах выглядит отступничеством.