РПЛ 3 (СИ)

Я вздрогнула: последние слова, казалось, более подходили ко мне самой, нежели к неизвестной даме – она хотя бы была красива! Наверняка нашлись бы те, кто заплатил бы золотом за один ее благосклонный взгляд, а колдовство… что ж, оно тоже порой продавалось за деньги. И только подумав об этом, я поняла, что не верю, будто колдуны способны любить и призывать магию ради любви – только из-за жадности, ненависти, чтобы отомстить и наказать!..

Как ни странно, вопрос Хорвека попал точно в цель: художник, который, казалось бы, еще недавно думал только о спасении собственной жизни, смутился и принялся лепетать какую-то невнятицу. Дама эта, по его словам, жила одиноко, но богато, а заказчика портрета он и вовсе не знал, а что знал – успел позабыть.

-Ох, да на кой черт врать, если не имеешь к этому никакой способности? – вскричала я, быстро потеряв терпение. – Неужто в твоей голове за десять лет не вызрела мысль, что колдунов лучше не злить? А он, - тут я указала на Хорвека, - он колдун, и еще какой! Говори, что не так было с той женщиной! Она знала магию? Якшалась с чародеями?

-Нет-нет, - художник возмущенно всплеснул руками. – Как можно! Ведь она была… - тут он снова смолк, да так резко, что раскашлялся.

-И кем же она была? – вкрадчиво прошептал Хорвек, одним ловким движением сжав горло художника. – Ну же, у нас мало времени, а у тебя его еще меньше, друг мой.

-Отпустите, - прохрипел тот, задергав ногами. – Отпустите, я скажу!.. Но это всего лишь старая сплетня. Не знаю, зачем она вам нужна, ведь в ней, возможно нет ни капли правды!..

-То, в чем нет ни капли правды, не вызывает страх спустя десять лет, - ответил Хорвек рассудительно и ослабил хватку. – А ты боишься произнести вслух эту сплетню. Хотя не можешь не понимать, что ничего страшнее меня, - тут он белозубо улыбнулся и очаровательная эта улыбка была едва ли не страшнее, чем лютый оскал, - в твоей жизни произойти уже не сможет.

-Ладно. И вправду, столько лет прошло, чего мне бояться, - забормотал художник, отдышавшись, но видно было, что сам себе он не слишком-то верит. – Все в столице знали, что дама эта – любовница молодого наследника. Он даже собирался жениться на ней, хоть это лишало его права на трон!..

-Наследник? – я вытаращилась, не в силах уразуметь, что за сторона истории приоткрылась перед нашими глазами на этот раз. – Ты говоришь об Эдарро, королевском племяннике?

-Да нет же, - художник, осмелев, теперь смотрел на меня недовольно, точно человек, путающийся в астоланских наследниках, не заслуживал и тени уважения. – Я говорю о покойном принце Лодо! Ему в ту пору едва сравнялось восемнадцать лет, а до двадцати несчастный не дожил.

В первый раз я услышала тогда о принце Лодо. Удивительным образом о нем не обмолвился ни словом ни один из гостей нашего дома, хоть большая часть из них являлась отъявленными сплетниками и болтунами. Отчего же они смолчали? Отчего смерть юного принца никогда не обсуждалась в Астолано, словно никогда не жил такой человек на свете? Я смотрела на Хорвека, взгляд которого стал мрачен и тяжел и уже угадывала ответ: за этой историей стояло что-то страшное и темное, заставляющее людей забывать и хранить молчание, чтобы слово, невзначай произнесенное вслух, не оживило призраки прошлого. Наверняка это было сродни магии проклятия, которая превращала человека в невидимку.

И я услышала, как мой язык сам по себе произносит:

-Здесь замешано колдовство.

-Ну еще бы! – огрызнулся художник, потирая шею.

-Ох, да я не о вашем проклятии говорю, - я вернула ему презрительный взгляд. – Много чести! Я говорю о том, что со смертью вашего принца дело нечисто. А раз и его дама впутана в колдовские дела, то тут уж к гадалке не ходи – здесь творил свои мерзости чародей. Точнее говоря, чародейка. Та самая, рыжая!

Хорвек одобрительно хмыкнул – в кои-то веки у меня вышло сказать что-то разумное! Но радости от того я не испытывала.

-Нет-нет-нет, - заблажил проклятый и глаза его стали глупыми, точно его огрели по голове. – Только не колдовство! Я не желаю говорить о чародеях!..

-На него действуют какие-то чары, заставляющие молчать? – спросила я у Хорвека, почуяв что-то неладное.

-Вполне возможно, - ответил он, пытливо рассматривая враз отупевшее лицо художника. – Но страх смерти сильнее, чем действие этого заклятия. Не так ли?

Тот зажмурился и неохотно кивнул. Первые слова дались ему с трудом, словно язык отказывался произносить их, но мало-помалу речь становилась все быстрее, и я видела, что скорбные морщины, преждевременно избороздившие лицо проклятого, разглаживаются, точно некая боль, постоянно терзавшая его изнутри, ослабевает. Заклятие молчания разрушалось.

-14-