Рцы слово твердо. Русская литература от Слова о полку Игореве до Эдуарда Лимонова

Так и родилось на свет «Путешествие из Петербурга в Москву». Хаотичное произведение, составленное из отдельных глав – станций по дороге из столицы северной в столицу древнюю. Часть из этих глав – зарисовки якобы с натуры, касающиеся по большей части тяжелой крестьянской жизни, часть – политические сатиры на Екатерину, рассуждения о переустройстве законов и государственного правления, рассуждения о русской поэзии и её признанном тогда классике Ломоносове, есть и стихотворная вставка – фрагменты оды «Вольность» со скандальным «мщение природы на плаху возвело царя».

Этот причудливый литературный салат был изложен на очень тяжелом, перегруженном ненужными славянизмами и архаизмами языке, крайне риторичным и высокопарным и столь же крайне сентиментальным слогом, в котором брань перемежается с патетическими восклицаниями: «Звери алчные, пиявицы ненасытные». Всё это было еще и обильно снабжено клубничкой (по примеру «Персидских писем» Монтескье) и выпадами в адрес священников и монахов, так же заимствованными (зачастую с помощью простого перевода) у французов.

Книга и в самом деле была скандальной – она содержала незавуалированные «сатирические» оскорбления в адрес самой императрицы и её вельмож. От обличений крепостничества, каковым в 1790 году было никого не удивить, речь переходила к прямым подстрекательствам к бунту и апологии насилия на всех уровнях – от выражаемого намерения бить мелких чиновников, до оправдания убийства крестьянами помещика, и призывов по примеру Кромвеля возвести царя на плаху. Всё это обосновывалось прямым плагиатом идей Руссо об общественном договоре и выписками из антирабовладельческой «Истории обеих Индий» аббата Рейналя.

В другую эпоху такая книга, возможно, сошла бы Радищеву с рук – его бы пожурил Степан Иванович Шешковский, выразила бы недовольство императрица, но никаких уголовных последствий дело бы не имело. Однако на дворе был 1790 год – во Франции уже бушевала революция.

Уже взята с бессмысленными жестокостями Бастилия, уже превращены в пленников Король и Королева, уже жгут по всей стране дворянские замки и имения вместе с владельцами и разоряют монастыри и насилуют монахинь, уже власть в столице захвачена юркими и самовлюбленными адвокатами, которые не терпят никакой критики. Даже у самого Радищева упоминается эпизод, когда Национальное Собрание, поправ свободу слова, осудило направленный против него памфлет, а паладин свободы Лафайет привел приговор против книги в исполнение. Совсем недолго осталось до якобинского террора, пока же власть в руках у «фейянов» во главе с красноречивым Мирабо.

Радищев был слишком похож и по своему социальному происхождению и статусу, по своей радикальной безответственной риторике именно на этих деятелей первого этапа французской революции, чтобы Екатерина не уловила пугающего сходства. Несколько дней она «с жаром и чувствительностью» пишет замечания на «Путешествие» и говорит о нем.

Императрице было обидно – она столько десятилетий заигрывала с французским Просвещением, была вольтерьянкой и «прикармливала» Дидро, создавала условия для развития русской литературы, журналистки, сатиры, сама участвовала в литературной полемике – чтобы в итоге получить именно со стороны еще не успевшей даже толком родиться словесности (Радищев был одним из первых, если отсчитывать от петровского культурного переворота, русских прозаиков) такой удар с призывами к «бунту хуже пугачевского», с подстрекательствами к плахе и цареубийству.

Страница за страницей Екатерина отмечает у Радищева опасные французские идеи, оставляет саркастические замечания и, в конечном счете, делает резюме: «Скажите сочинителю, что я читала ево книгу от доски до доски, и прочтя усумнилась, не зделано ли ему мною какая обида? ибо судить ево не хочу, дондеже не выслушен, хотя он судит царей, не выслушивая их оправдание»[4].

Однако даже в таких чрезвычайных обстоятельствах императрица решила не опускаться до литературной полемики с помощью топора и плахи с грозившимся царям плахою. Приговоренный к смерти Радищев был помилован и отправлен в Сибирь, куда за ним последовала жена.

Ссылка оказалась недолгой – императора Павел, переиначивавший решительно все, что делала матушка, помиловал Радищева (как и вожака польских инсургентов Костюшко). Причиной тому, возможно, был не только дух противоречия у самодержца, но и одобрение написанного Радищевым. Многие страницы «Путешествия» представляют собой злую за гранью непристойности сатиру лично на Екатерину и на её ближайших сановников, включая Потёмкина, глубоко ненавистного Павлу Петровичу. Вполне вероятно, кстати, что эти выпады не были лишь личной инициативой Радищева, исходя от стоявшей за его спиной полуоппозиционной группировки либерально настроенных Воронцовых.