Ртуть

– Я человек неучёный, но видел много пьес, из которых и нахватался словечек вроде «темница». Часто – особенно если пьеса идёт недавно – случается, что актёр забывает реплику, и слышно, как лютнист или оруженосец ему подсказывает. Я тоже подскажу вам следующую реплику, что-нибудь вроде «Клянусь честью, это горькая весть; мой король, истинный друг нонконформистов, в опасности, что будет со всеми нами и чем я могу помочь его величеству?».

Даниель вновь промолчал. Сержант пришёл в некоторое возбуждение и принялся расхаживать по комнате, как будто Даниель – такое существо, которое лучше изучить с разных углов.

– С другой стороны, может быть, вы не такой уж рядовой нонконформист, коли вы в Тауэре, сэр.

– Как и вы, сержант.

– У меня есть ключ.

– Ха! А разрешение выйти?

Сержант на время приутих.

– Наш командир – Джон Черчилль, – сказал он наконец, пробуя зайти с другой стороны. – Король уже не вполне ему доверяет.

– Я всё гадал, когда же король усомнится в верности Джона Черчилля.

– Он хочет держать нас поблизости, потому что мы – лучшие его солдаты, но не так близко, как Королевскую конную гвардию, в самом Уайтхолле, на выстрел от его покоев.

– И потому вас поместили на хранение в Тауэр.

– Вам письмо.

Сержант выложил на стол конверт. На нём значилось: «ЛОНДОН, ГРУБЕНДОЛЮ».

Письмо было от Лейбница.

– Это ведь вам? Не отпирайтесь, вижу по вашему лицу, – продолжал сержант. – Мы всю голову сломали, кому его отдать.

– Оно адресовано тому в Королевском обществе, кто сейчас занимается иностранной корреспонденцией, – возмущённо проговорил Даниель, – и в данный момент эта обязанность возложена на меня.

– Так это вы? Тот человек, который доставил некие письма Вильгельму Оранскому?

– Не имею никакого резона отвечать на ваш вопрос, – сказал Даниель после того, как слегка оправился от потрясения.

– Тогда ответьте вот на какой: есть ли среди ваших друзей некие Боб Кастет и Дик Шибб?

– Впервые слышу.

– Странно, потому что мы наткнулись на письменные указания тюремщику не впускать к вам никого, кроме Боба Кастета и Дика Шибба, которые могут явиться в любой час дня и ночи.

– Я их не знаю, – повторил Даниель, – и прошу ни при каких обстоятельствах не впускать в мою комнату.

– Вы многого просите, профессор, ибо указания написаны собственноручно милордом Джеффрисом и под ними стоит его подпись.

– В таком случае вы не хуже меня должны знать, что Боб Кастет и Дик Шибб – просто убийцы.

– Я знаю, что милорд Джеффрис – лорд-канцлер и ослушаться его – бунт.

– Тогда я прошу вас взбунтоваться.

– После вас, – отвечал сержант.

Ганновер, август 1688

Даниель!

Не знаю, где Вы сейчас, поэтому шлю это письмо доброму старому Грубендолю и надеюсь, что оно застанет Вас в добром здравии.

Вскоре я отбываю в длительное путешествие по Италии, где надеюсь собрать доказательства, что смахнут последнюю паутину сомнений с родословного древа Софии. Возможно, Вы полагаете, что глупо отдавать столько сил генеалогии, но наберитесь терпения, и в своё время увидите, что для этого есть основания. Я проеду через Вену; там, коли Бог даст, попаду на аудиенцию к императору и расскажу ему о замысле Универсальной библиотеки. (Планы по добыче серебра в Гарце провалились – не потому, что мои изобретения были плохи, но потому что рудокопы из страха остаться без работы всячески мне противодействовали; посему если библиотека будет основана, то не на прибыль от серебряных рудников, а на средства из казны какого-нибудь могущественного князя.)

Путь мне предстоит опасный, поэтому хочу до отъезда из Ганновера кое-что записать и отправить Вам. Это свежие идеи – незрелые яблоки, способные вызвать резь в животе. По дороге у меня будет много времени, чтобы облечь их в слова более благочестивые (дабы умиротворить иезуитов), витиеватые (дабы произвести впечатление на схоластов) либо простые (дабы потрафить салонам), но Вы, надеюсь, простите их грубость и прямоту. Если по дороге со мною приключится какое-нибудь несчастье, надеюсь, Вы или другой член Королевского общества сумеете подобрать оброненную мной нить.