Ртуть и золото

Их – потому что он привел с собой врача.

– Ты же не приглашала еще нашего Бидлоу, Нати?

Она покачала головой, глядя на человека за его спиной – мрачного, как смерть в капюшоне. Этого его доктора, кажется, даже так и звали – Deses, Смерть.

– И не нужно. Никому не стоит знать – по крайней мере, до охоты. Ты нужна мне на охоте здоровая и веселая, а не овеянная траурным флером. Зависть, но не жалость – вот твоя аура, как говорят алхимики. Справишься?

Нати кивнула.

– Этот мой доктор – он для мертвых, не для живых, он тюремный прозектор. Но начинал он как абортмахер.

– Вы сохранили младенца, мадам? – Смерть в капюшоне выступил вперед. – И все то, что вышло с ним вместе – уж простите за неприятные подробности…

– Все за ширмой, – бросила она коротко, – в умывальном тазу, под пеленкой.

– Спасибо.

Лекарь ушел за ширму, вернулся за подсвечником – и с ним вместе побрел за ширму опять. Силуэт его проступил на шелке, как в театре теней – как он склоняется над тазом и перебирает что-то в нем, словно жемчуга.

– Рене! – позвала Нати, и голос ее сорвался на хрип.

Он присел на край ее постели, и взял ее руку, и заговорил – тихо, но отчетливо, проговаривая каждое слово. Он говорил – и одновременно сцеловывал сукровицу с раскрывшихся порезов, с тыльной стороны ее ладони:

– Произносить слова следует внятно и четко, и в то же время так тихо, чтобы собеседник невольно вслушивался в них, ловил их – словно капли дождя в пустыне.

– Мне больно! – Нати ударила его пальцами по губам, и на костяшках осталось золото его помады.

– Воин должен быть внимателен в подборе слов и никогда не говорить: «Я боюсь» или «Как больно!» Таких слов нельзя произносить ни в дружеской беседе, ни даже во сне, – отвечал он с лукавой улыбкой. – А что, тебе очень больно?

Нати пожала плечами.

Лекарь вышел из-за ширмы, вытирая руки:

– Вам очень повезло, мадам. Все вышло полностью – от меня не требуется более ничего, разве что дать вам перед сном лауданум. Но с этим справится и мой почтеннейший патрон, он может и осмотреть вашу светлость, если вам то понадобится…

– Ступай уже! – «почтеннейший патрон» нетерпеливым жестом отослал лекаря прочь. – Я уверен, ты сам найдешь дорогу.

– А как же… – Смерть поклонился – с издевательским раболепием – и мгновенно пропал за дверью.

– Тебе очень больно? – повторил Рене. Он сбросил туфли и забрался повыше в подушки.

– Нет же, – Нати протянула ему и вторую руку. – Здесь тоже, смотри, – и он поцеловал – и эти порезы, и она произнесла – внятно и тихо, как он только что учил: – Все равно ребенок был – не твой.

– Ты же знаешь, мне это безразлично.

– Все говорят, что ты женишься…

– Нет, Нати, я не женюсь, – он отнял от губ ее руку и переплел ее пальцы со своими – сверкнул кровавый фамильный перстень. – Довольно мне продавать себя или позволять себя покупать. В меня достаточно играли – пора уже и учиться играть самому. И толстая дура Барбар уж точно не будет в меня играть, и толстая дура Анхен…

Нати успела ладошкой зажать ему рот. Потому что шпионы – они сейчас везде, и за печкой, и за портьерой. Он прикусил ее ладонь изнутри – острыми, как у котенка, зубами. И смотрел на нее исподлобья – золотая, кружевная, неверная, невесомая, бездушная игрушка. И глаза его были – темный янтарь, девический акварельный этюд, трагические, заплаканные – но все будто бы понарошку…

– Подельщица, – сердито сказала Нати, с простецким кукуйским выговором. – Так у нас в Охотске говорили. Про то – что я для тебя. На эшафот за тобой готовая…

– Галатея, – он не возразил ей, скорее дополнил. – Дура каменная, превращенная мастером в прекрасное изваяние. Творение совершенное, создание, креатура, марионетка. Безмозглая статуя, в которую один влюбленный в нее дурак вложил свою душу.

– Но у тебя ведь нет души, Рене?

Случай на охоте

В мае месяце счастливо миновала коронация императрикс, подарив госпиталю, вопреки ожиданиям профессора Бидлоу, всего лишь двадцать новых пациентов с ножевыми ранениями и двадцать пять – с тяжелейшим алкогольным отравлением. Наверное, так знаменовалось начало эпохи стабильности и порядка. Весна, спорая и дружная, наконец-то нагрянула – с теплым солнышком и набухшими зелеными почками (а в госпиталь привела еще пятерых пациентов – с сезонным обострением душевной болезни).

Пошли весенние охоты, императорский двор засобирался в Измайлово – в охотничью летнюю резиденцию, дворец и одновременно обширнейший ягд-гартен, отстроенный во всей красе еще юным царем Петрушей. Предсказание сбылось – великолепный ландрат Левенвольд не уехал в свою Лифляндию, остался при дворе. Ему пожалован был чин генерал-полковника и дано высочайшее поручение организовать в Измайлове одноименный гвардейский полк, для охраны императорской особы.

Яков тактично напоминал дядюшке об обещанной рекомендации, без которой к ландрату не стоило и соваться – не разглядит его с небес, такую муху. Профессор жалел отпускать от себя талантливого анатома, алхимика и акушера, но помнил о данном слове и говорил осторожно: