Рубаи

Увы, от мудрости нет в нашей жизни прока,
И только круглые глупцы — любимцы рока.
Чтоб ласковей ко мне был рок, подай сюда
Кувшин мутящего наш ум хмельного сока!

(Перевод О. Румера. Ср. № 66)

А иной раз поэт — один на один с вином — самым верным наперсником, который (только он!) никогда не изменит и не покинет:

Виночерпий, бездонный кувшин приготовь!
Пусть без устали хлещет из горлышка кровь.
Эта влага мне стала единственным другом,
Ибо все изменили: и друг, и любовь.

(Перевод Г. Плисецкого)

Центральный компонент этой гедонической поэзии — вино. Хайямовский образ вина — образ сложный и многомерный. Это и реальный хмельной напиток — средство отстранения от мирских забот и печалей. Легкое опьянение при этом прославляется как особое состояние просветленности разума:

Трезвый, я замыкаюсь, как в панцире краб,
Напиваясь, я делаюсь разумом слаб.
Есть мгновенье меж трезвостью и опьяненьем,
Это — высшая правда, и я — ее раб!

(Перевод Г. Плисецкого. Ср. № 482)

В вине — взлет души, сбросившей тягостные узы запретов и условностей:

Лучше сердце обрадовать чашей вина,
Чем скорбеть и былые хвалить времена.
Трезвый ум налагает на душу оковы,
Опьянев, разрывает оковы она.

(Перевод Г. Плисецкого. Ср. № 324)

Но чаще образ вина в хайямовских четверостишиях следует понимать расширительно, как олицетворение всех простых и доступных земных утех.

За этими «винными» стихами — не беспечное эпикурейство, воспевание чувственных наслаждений, а целая философская система поэта-ученого. В условиях господства мусульманской догматики, проповедовавшей ограничение человеческих потребностей, воздержание от мирских благ, хайямовские призывы к винопитию, запретному для мусульман, были прямым вызовом религиозной морали, протестом против физического и духовного закрепощения человека.

Дразня ханжей и святош, Омар Хайям остроумен, задорен, дерзок до крайности:

Брось молиться, неси нам вина, богомол,
Разобьем свою добрую славу об пол.
Всё равно ты судьбу за подол не ухватишь —
Ухвати хоть красавицу за подол!

(Перевод Г. Плисецкого)

В жизни трезвым я не был, и к богу на суд
В Судный день меня пьяного принесут!
До зари я лобзаю заздравную чашу,
Обнимаю за шею любезный сосуд!

(Перевод Г. Плисецкого. Ср. № 306)

Поэт бесконечно изобретателен в создании образов опьянения, эпатирующих ревнителей показного благочестия:

Напоите меня, чтоб уже не пилось,
Чтоб рубиновым цветом лицо налилось!
После смерти вином мое тело омойте,
А носилки для гроба сплетите из лоз.

(Перевод Г. Плисецкого)

Вино! Любимое, чей облик так пригож,
Тебя я буду пить, а ты мой стыд умножь!
Я выпью столько, что, меня увидев, спросят:
«Кувшин вина, скажи, откуда ты идешь?»

(Перевод А. Старостина. Ср. № 653)

Вокруг одного из самых бунтарских рубаи Омара Хайяма была создана легенда, она передается в персидско-таджикской литературной традиции как факт биографии поэта. Однажды Омар Хайям, сидя с друзьями вокруг кувшина с вином, читал стихи. Когда он прочел одно из своих богохульных рубаи, налетевший внезапно порыв ветра опрокинул кувшин, и собутыльники лишились вина. Раздосадованный Хайям тут же сложил экспромт:

Кувшин с вином душистым мне ты разбил, господь!
Дверь радости и счастья мне ты закрыл, господь!
Ты по земле, о боже, мое разлил вино…
Карай меня! Но пьяным не ты ли был, господь?

(Перевод Л. Некоры. Ср. № 635)