Рубакин (Лоцман книжного моря)

А между тем русские контрреволюционеры легко получали визы на проживание в Швейцарии, и их никто не тревожил. Больше того, когда в 1923 году в Лозанне русский белоэмигрант Конради убил нашего полпреда Вацлава Воровского, швейцарский суд оправдал этого бандита! Да и позже, во время второй мировой войны, когда советские военнопленные бежали из фашистского плена и оказывались в Швейцарии, швейцарские власти немедленно заключали их в концлагерь.

Как в первой, так и во второй мировой войне Швейцария была настоящим сейфом для капиталистов обеих враждующих сторон. За время этих войн, да и после швейцарские банки были перегружены громадными вкладами иностранных капиталистов. Дошло до того, что во время второй мировой войны швейцарские банки принимали вклады от иностранцев, только начиная с очень крупных сумм. При этом они не только не платили процентов вкладчикам, как это обычно делается, но сами взимали с них процент… за честь быть вкладчиком.

Швейцарская армия была мобилизована и «охраняла» границы Швейцарии. Всем было ясно, что, если бы на Швейцарию набросилась Германия, в несколько дней со швейцарской армией было бы покончено. От иностранного вторжения — и прежде всего фашистского — Швейцарию спасала не ее армия, ее спасало то, что Швейцария была нужна всей европейской и американской буржуазии как место безопасного хранения ее капиталов и ценностей. На деле швейцарская армия охраняла не Швейцарию, а швейцарские банки и в них колоссальные суммы и ценности иностранной буржуазии.

Но, разумеется, неучастие в войне, выгодное положение по отношению к воюющим сторонам, которым она, кстати, с полным беспристрастием поставляла оружие — и тем и другим, — делали жизнь в ней для широких кругов населения спокойной, безмятежной и на сравнительно высоком материальном уровне.

* * *

С того момента, как первые ящики библиотеки прибыли в Кларан и книги были расставлены на простых деревянных полках, начался книжный поток из России. Все старые связи отца с русскими издательствами остались в силе, в это время он уже работал над рукописью «Среди книг», и издательства посылали ему свои издания ящиками. Присылали книги бесплатно, но с условием помещения их в каталоге. Правда, не всегда и не все книги отец помещал в свой каталог, но большинство.

Присылали ему книги издательство Е. Д. Трауцкой, «Посредник», «Просвещение», П. П. Сойкин, Девриен, А. Ф. Маркс, Брокгауз и Ефрон и ряд других. Книжная гора росла и росла на глазах неподвижных и изумленных таким ростом Савойских Альп. Многие авторы, с которыми Рубакин был знаком, — Л. Толстой, М. Горький, В. Г. Короленко, А. А. Демидов, А. С. Новиков-Прибой и сотни других — слали ему свои книги, а позже стали ему давать свои книги с автографами и иностранные авторы.

Вместе с ростом числа книг росло и число людей, ими пользующихся из среды русских политэмигрантов, массами селившихся в Кларане, Веве и окрестностях.

В Кларане русская среда, с которой Рубакин все время имел дело, была совершенно другая, чем в Петербурге. Здесь уже не было писателей, старых знакомых, общественных деятелей либерального толка. Здесь не только преобладали, но и были почти исключительно политэмигранты, одни старые, давно уже живущие за границей, такие, как Г. В. Плеханов, Е. Е. Лазарев, другие только что бежавшие из России, обычно из ссылки или из тюрьмы. Первое время отца окружали главным образом эсеры, поскольку он был с ними связан еще в России. Они бывали у отца на квартире, он о чем-то с ними шептался, закрывшись в своем кабинете, но мне все-таки приходилось их тоже видеть, так как многие оставались у нас ночевать или обедать. Это была особая среда — люди молчаливые, явно конспиративного вида.

В каждом человеке Рубакина интересовали лишь умственная сторона жизни, умственные интересы и устремления. Этим, видимо, объясняется и его неумение обращаться с детьми, даже какая-то нелюбовь к ним. Помню, меня и брата по утрам, когда мы приходили к отцу здороваться, он целовал и говорил нам — причем совершенно искренне — хорошие теплые слова. Но больше нами совершенно не занимался. Наше воспитание целиком лежало на матери. Отец стал мною интересоваться только тогда, когда я в возрасте 10–11 лет начал писать стихи. Лишь такое первое проявление интеллекта и творческого духа у ребенка могло его заинтересовать.

Вся теория библиопсихологии, то есть влияния книги на читателя и читателя на книги и автора, была построена на определении психического типа человека. Как только отношения Рубакина с людьми выходили за пределы чисто интеллектуальных отношений, он терялся, не знал, что говорить, как себя держать, и поэтому людям, недостаточно хорошо знавшим его, он казался неестественным, неискренним. Хотя на самом деле он был очень добрым и сердечным человеком.