Рубеж

День уже перевалил за половину. Вылетела первая группа под командованием подполковника К. Шевелева, за ней вторая – майора Н. Полянского. С Полянским как-то доводилось летать и Глезденеву. А сейчас журналист стоял у «радийки», из которой, пропущенные через громкоговорящую связь, доносились команды, доклады, радиопереговоры. Он сразу заметил боевой листок в черной рамке. «Сегодня, 17 мая, до конца выполнив воинский и интернациональный долг, погибли геройской смертью майор Грудинкин Ю. В., капитан Садохин А. К., капитан Кузьминов В. Г…» Валера отчетливо вспомнил веселого, неунывающего замполита Сашу Садохина, тот день, когда ему вручали орден. Глезденев сжал кулаки и с болью глянул на горы, чернеющие за аэродромом. Там нашли смерть люди, которых он знал, которых успел полюбить, которым верил как никому другому.

В пыльной круговерти вертолеты поднимались и уходили вверх, другие же, сбросив живой груз, плыли, облегченные, обратно.

Глезденев бросился к вертолетам, которые только-только сели. Из одного принимали раненых. За распахнувшейся курткой одного из них мелькнули сине-белые полосы. «Десантник», – понял Валерий. Он видел, как осторожно выгрузили и положили на носилки еще одного, которого тут же накрыли простыней. И шагал от вертолета стремительный худощавый человек в черной кожанке:

– Срочно мне борт! – хрипел он со злостью в голосе.

На его почерневшем лице, в остановившемся взоре, как казалось, остались только дикая и неуправляемая одержимость, отчаяние последнего шага.

Глезденев с трудом узнал заместителя командира эскадрильи майора Анатолия Сурцукова, которого в тот далекий день тоже наградили – орденом Красного Знамени – за спасение экипажа капитана Степанова и эвакуацию с поля боя раненых.

– Сурцуков! – Навстречу шагнул Павлов. Голос его властно громыхнул: – Успокойся, возьми себя в руки! – Он положил огромную ладонь на покатое, щуплое плечо Сурцукова. – Вот пресса на нас смотрит.

Сурцуков отрешенно глянул сквозь Глезденева.

– Сволочи! Из-за железок людей на смерть посылают! – Он повернулся к Глезденеву. – Демонтировать сбитые вертолеты под огнем. Ильича убили и еще одного ранили… Такой мужик погиб! Попов Владимир Ильич, старший лейтенант, начальник группы РЭО. 35 лет, еще холостяк…

Он отвернулся, потом сел на землю, достал сигареты, жадно затянулся дымом. Подошел незнакомый Глезденеву офицер.

– Слушай, у меня и этот борт не потянет уже, – задыхаясь, проговорил Сурцуков.

– Давай на «девятку», Толя…

Сурцуков кивнул, раздавил окурок.

– Пошли, Борис, – кивнул он летчику-штурману Шевченко.

Глезденев хотел напроситься на вылет, но тут же решительно отбросил эту идею. Сурцуков летел за ранеными, и каждое место на борту было равноценно спасенной человеческой жизни.

Офицер кивнул в сторону удаляющихся:

– Четвертый борт уже сегодня меняет вместе с Борей Шевченко. Они в ПСС[7] сегодня… На пределе возможного летают. Прилетают в дырах, как дуршлаг, ветер свистит… Сутки уже макового зернышка во рту не было…

Офицер извинился, сославшись на дела, и ушел. Из радийной машины продолжали доноситься доклады, торопливая, искаженная громкоговорителем речь.

– Не могу снизиться… Сильный огонь… Здесь ДШК бьет…

– Уже врукопашную пошли!..

Валерий стоял рядом, жадно прислушивался к радиопереговорам. Панджшерская операция стремительно развивалась.

Тем временем вертолеты поочередно вздрогнули, движки взревели на пронзительной ноте, машины зависли на какой-то миг над землей, опробуя свои силы, почти исчезли в облаке пыли, вновь опустились на землю и опять взлетели, уже решительно набирая высоту.

Глезденев следил за «вертушками», пока они не превратились в прозрачные пылинки, плывущие в небе, и не скрылись за горным хребтом.

Он дождался прилета Сурцукова. Из вертолета опять выгружали раненых. Сурцуков руководил, голос его был усталым, негромким. Он уже снял шлем с плексигласовым забралом, надел запыленную фуражку с голубым околышем. Вместе с вертолетчиками Глезденев вновь вернулся к «радийке», там сели в грузовую машину и на ней доехали до расположения. По дороге Сурцуков неохотно рассказывал, отвечая на вопросы журналиста, продолжал думать о чем-то своем. В лице его, потемневшем, в пыли, будто запеклись горечь и боль. Глезденев слушал отрывистый голос зама комэска, сочувственно кивал.

День, а вернее, все сутки были тяжелыми и страшными. Сурцуков рассказал, как сбили машины комэска майора Грудинкина и замполита эскадрильи капитана Александра Садохина.