Рубеж

Травница, как обычно, чутко угадала Гриневу тоску. Подошла, положила руки на плечи — не то жена, не то мамка. Спокойная, надежная, травкой пахнет. И груди покачиваются, как тяжелые колокола.

Ну, хлопец, попался ты! Вот уже сердце мотается, как собачий хвост. И жаром обсыпало с головы до пят, и никуда не хочется ехать, ничего не хочется делать — мужик ты или не мужик? В своем доме хозяин, на своей пашне работник, здоровой бабе любящий муж.

Двор усыпан свежей соломой. Золотой. Колючей. Душистой.

Гринь барахтался, будто в меду. В сладком золоте. В мучительных теплых волнах…

Проснулся от собственного стона.

Ночь. Тесная комнатка. Сотникова на своей лежанке, не спит.

— Ты чего, чумак? Приснилось что?

Выпростал руку из-под одеяла. Перекрестился.

Господи, Господи, грехи наши тяжкие!..

…Разумно ли с места трогаться, когда у одного раненый бок болит, а у другой сухожилие не срослось еще? Неразумно.

Да Гриню и не хотелось никуда ехать. Спокойная жизнь, да крестьянская работа, да благосклонная вдова — чего еще надо?! А главное — ни одна душа в округе никогда не попрекнула бы зрадой. Уважаемый хозяин был бы, по-здешнему говорить выучился… О прошлом — не вспоминать. На пепелище — не возвращаться.

А сотникова между тем маялась, хоть и думала, что никто ее маеты не видит. При Грине-то молодцом держалась, так и хотелось «паном сотником» назвать ее. Но бравая да храбрая девка все одно девкой остается — по ночам всхлипывала, подушкой всхлипы душила, надеялась, верно, что не услышит никто.

А по вечерам — иногда — ветер приносил с околиц знакомый дух. Будто глумился ветер. Колыбелью пах.

В конце концов — не выдержали оба. И тронулись в путь.

Гринь продал все, что мог. Свитка на нем хорошая была, сапоги почти новые; местные селяне долго дивились, щупали, нюхали, чуть не языком лизали обновки, видимо, у них никто не делал таких вещей. Еще крестик медный, нательный сторговать хотели — да только Гринь не дался.

А деньги у них были под стать селу. Квадратные, темные и тяжелые — неужто серебро?! Гринь долго разглядывал значки и надписи, нпчегошеньки не разобрал — зато торговать научился быстро. Даже поймал одного ловкача, когда тот надуть его хотел, за целую свитку заплатил, как за чарку в шинке!

И шинок тут был, вот только вместо горелки наливали какого-то пойла, хмельного, но Гриневой душе противного. Да и глазели на чужака как на диковинку — хуже, чем те хлопцы в Копинцах. Один раз Гринь в шинок заглянул и больше не показывался. Тоска!

Сотниковой раздобыл одежу простую, но добротную. Теточка-травница и тут подсобила — полотна дала на плахту. Панна Ярина долго носом вертела — подавай, мол, шаровары навроде турецких, а то как я на коня сяду?! Да только не досталось им никакого коня, больно дороги в этих краях кони; Гринь купил два колеса от телеги да двуколку соорудил, два деревца срезал на оглобли, старый мешок соломой набил — пожалуйте, панна сотникова, готова карета для вашей мосци!

Сам между оглобель встал, перекрестился; теточка-травница слезу утерла. До околицы провожала, рукой махала — а Гринь шагал себе между оглоблей, шел, не оглядываясь, вперед, туда, где солнце всходит.

Так ему здешний выборный велел — идти туда, где солнце. Вместо подорожной дал писульку без герба и без печати — и так, мол, сойдет. Больше Гринь ничего от него не добился — выборный надувал щеки, раскачивался и махал руками, изображая дерево, а потому выкатывал глаза и строил рожи. Не понравились Гриню эти предупреждения — напомнили того, что в пруду сидит. Что же, в здешних краях страшил, выходит, без счета? Да еще таких, про которых даже среди чумаков, всюду хожалых и всего повидавших, никто и слыхом не слыхивал?!

Странные края. Это хорошо, что панночка надеется вскорости домой вернуться — надежда и греет, и насыщает. Да только ошибается панночка. Не скоро здесь найдется человек, который укажет дорогу на Полтаву…

Так думал Гринь, налегая на оглобли. Колеса пришлись ровно по колее, пока дорога сухая, тянуть не трудно; да и нельзя спешить слишком ~-панночке раны растрясет.

— Всяких коней запрягала, — сказала за его спиной Ярина Логинов-на. — Чумаков не запрягала еще!

Голос у панночки был излишне веселый — сотникова пыталась скрыть неловкость. Не так ей виделось это путешествие, совсем не так…

— Как, панна Ярина, не сильно трясет?

— Ничего… Скоро сама пойду. Скоро!

Гринь усмехнулся — благо сотникова не видела его лица. Храбрись, храбрись, Ярина Логиновна, храбрость нам понадобится!..

Будто услышав его мысли, панночка вдруг спросила нарочито грубо:

— Слышь, чумак… Ты зачем со мной вожжаешься? Бросил бы — да и валялся со своей вдовой по сеновалам! Думаешь, я ничего не видела?

Гринь закусил ус. Девка сама не знает, что говорит. Жалит вслепую — но как точно!..

Панночка не унималась:

— Или надеешься у батьки прощение вымолить?

Он сильнее налег на оглобли.

Ярина Логиновна насмехалась, забыв о собственном беспомощном положении. А вот разобиделся бы Гринь, кинул двуколку да ушел бы — что тогда?

А ведь иуда и зрадник так и сделал бы. Среди чиста поля, зверью на забаву. Девка слабая, хромая…