Рубеж

— У мертвых, панна Ярина, голова не болит и раны не ноют. Живые мы. Темень понемногу переставала быть густой и непроглядной — обозначились какие-то щели, дыры, а под потолком, похоже, даже оконце.

— Что же нам делать-то, чумак? — видно, Ярина Логиновна долго колебалась, прежде чем так спросить. И совсем уж решилась было молчать — но в последний момент слово вырвалось.

Допрашивал выборный. И начал с того, что бросил перед собой на стол тяжеленный кожаный кнут — и в пекле, видать, батоги в чести!

Гринь долго объяснял, что для разговора ему надо развязать руки. Развязали, но с опаской — видать, пан Мацапура со спутницей изрядно здесь накуролесили. Затекшие руки сперва не слушались; выборный хмурился и готов был взяться за батог. Наконец Гринь совладал с собой и начал «разговор». Наблюдавшая из угла сотникова то и дело заходилась нервным сдавленным смехом.

Пальцы, приставленные к голове наподобие рогов, означали для допросчика корову, а никак не чорта, зато рожу в кружочках-"окулярах" и выборный, и его подручные узнали сразу. Половина их слов была, вероятно, ругательствами — но одно, повторенное несколько раз, Гринь запомнил и постарался выговорить сам.

Выборный склонил голову к плечу. Довольно кивнул; ободренный Гринь принялся изображать черную ведьму Сало и качать на руках несуществующее дитя. Еще одно слово выучил, означающее, по-видимому, младеня, ребенка.

Выборный глядел недоверчиво. Гринь размахивал руками, повторял непривычные языку слова «злодей» и «ребенок», тыкал пальцем себе в грудь, доказывая, что дитя принадлежит ему, а Мацапура его украл. Выборный, размышляя, указал на сотникову и о чем-то спросил; вероятно, он полагал Ярину Логиновну матерью чортового дитяти, а Гриня — отцом. Сотникова покачала головой и этим все запутала; выборный нахмурился, поднес руки лицу и пальцами растянул собственные глаза: вот, мол, как выглядел ребенок. Из вас, мол, ни один не похож!

— Объясни ему, что мы не колдуны, — устало попросила Ярина Логиновна.

Легко сказать! Гринь перевел дыхание. Посмотрел выборному в глаза; скрутил пальцы колечками, изображая «окуляры», несколько раз повторил — «злодей», «злодей». Указал на сотникову; взмахнул воображаемой шаблей, так, что девушка даже отшатнулась. Взмахнул снова; подошел к Ярине и указал выборному на плечо ее, бедро и щиколотку.

— Это ты зачем? — сотникова нахмурилась.

Выборный заинтересовался. Приблизился к девушке — сотникова отстранилась и по-кошачьи блеснула глазами. Выборный, не оборачиваясь, дал знак подручным — те придерживали взвившуюся Ярину, пока выборный без стеснения, но и без излишнего нахальства осматривал зарубцевавшиеся раны.

— Ой-ой-ой, — проговорил он наконец, и прозвучало это совсем по-родному, привычно. — Злодей, злодей!

Подумал, наклоняя голову то к правому плечу, то к левому. Большим пальцем ткнул себя в грудь:

— Митка.

Митька, удивленно подумал Гринь. Надо же! В чертовом пекле какого-то москаля встретил!

Пан Мацапура со спутницей и младенем прожили в селении ни много ни мало десять дней. Десять, — растопыривал пальцы Митка; задержались поневоле — ведьма в дороге занемогла, да и ребенок расхворался, но что с ними случилась за болезнь, Гринь так и не понял. Местная травница, пользовавшая младенца за золотые Мацапурины монеты, повторила несколько раз подряд, что «дитя» — «хорошо», но глаза у нее при этом бегали, и губы складывались кислым бантиком. Гринь совсем уж уверился, что со здоровьем у братика дело плохо, когда травница, не удержавшись, пояснила свою мысль — растянула пальцами собственные глаза и скорбно пощелкала языком. Чортов ребенок не понравился ей сам по себе — что больной, что здоровый, а все выродок!..

Гриня уязвили эти ее намеки, и куда глубже, чем сам он мог ожидать. Весь мир по обе стороны пекла ополчился на малого; батька покинул, мамка померла, кто ж заступится? Сперва пан Рио младенца из братниных рук вырвал, потом пан Юдка — из рук пана Рио, а потом злодей-Мацапура умыкнул дитя к чорту на кулички, и ведь не для добрых дел умыкнул — да еще душегуб везет братика, что еще собирается с ним делать?!

Выборный Митка корчил рожи и размахивал руками с отменной убедительностью. Гриню порой казалось, что он слышит степенный и доходчивый рассказ.

Пан Мацапура расплачивался полновесным золотом и за постой, и за стол, и за лечение; за время, проведенное в селении, зацный и моцный успел полюбиться многим, в особенности шинкарю. Про бабу его, наоборот сразу пошли дурные слухи, а младенца путники никому, кроме травницы не показывали — да только та имела длинный язык, и про несомненное уродство дитяти скоро знали и кум, и кума, и людей полсела.

Так бы и съехали странные постояльцы, оставив после себя золотые монеты в разных карманах да разговоров на год вперед. И все обошлось бы — да только случилось между паном и пани… да никто не знает, что случилось. Размолвка? Свара? Смертоубийство?