Рубеж (сборник)

Эгмонт подошел к брату, легонько коснулся рукой его плеча.

– Знаешь, брат, – прошептал он, – наш отец, как мне кажется, отучил нас думать. Отучил решать, делать выбор. Мы словно бы заново учимся всему этому только сейчас. Так что если ты не знаешь, что делать, я попробую тебе помочь.

Под каблуками сапог хрустело битое стекло вперемешку с черепками – мятежники расколотили коллекцию фарфора из далеких восточных стран. По коридору тянуло дымом. В нескольких шагах от дверей, выводивших к конюшням, сгрудились угрюмые мужики в коричневых кафтанах, ощетинившиеся копьями и алебардами. Доспехов у них почти не было, зато они численно превосходили маленький отряд Эгмонта. И вот-вот к ним могла подойти подмога, так что требовалось как можно быстрее прорубиться сквозь их ряды, достичь конюшни, оседлать лошадей – а там как повезет, вынесут их кони, или стрелы бунтовщиков окажутся быстрее.

Перед тем, как броситься в отчаянную атаку, Эгмонт собрал телохранителей, два десятка отборных бойцов, велел им выстроиться в одну шеренгу и спросил прямо – что они думают про требование мятежников выдать им эгмонтову лягушку.

Большинство молчало, отведя взгляд. Седой капрал со шрамом на правой щеке сказал негромко:

– Ваше Высочество, принц Эдмар прав: сделали бы вы, как вам говорят.

Эгмонт тяжело вздохнул.

– Послушайте меня, – сказал он. – Послушайте, а затем сделайте так, как считаете правильным.

Гвардейцы напряженно молчали. Они тоже не привыкли думать, предпочитая подчиняться приказам.

– Я не виноват в том, что родился сыном своего отца, – начал Эгмонт. – Мы не выбираем своих родителей. Я не виноват в том, что женат на лягушке. Да, я мог отказаться, но что тогда сделал бы мой отец?

Принц замолчал. «Зачем я говорю им это, – подумал он. – Не проще ли приказать, отправить их в бой погибать, погибать даже не за меня – действительно, вот смех-то. Умирать за случайно выловленную из болота лягушку».

– Что долго говорить? За дверьми нас поджидают люди, которые считают, что имеют право решать, что правда, а что – нет. Дело не в лягушке. Вы думаете, что я не был бы рад расторгнуть этот брак?

Эгмонт слабо улыбнулся и с радостью увидел, что кое – кто из гвардейцев тоже улыбается.

– Дело в том, что когда к моим дверям приходят сумасшедшие люди и говорят: делай то, что мы велим тебе, или умри – я задумаюсь и, быть может, предпочту умереть. Потому что не хочу жить в мире, где сумасшедшие правят. Вот и все. А теперь я беру меч и отправляюсь к конюшням. Может быть, мне повезет, и я смогу покинуть город. Если кто-то откажется идти со мной, я его пойму, потому что, если честно, не хочу, чтобы слишком много крови пролилось всего лишь из-за лягушки.

Шестеро шагнули вперед сразу же. Еще пятеро – чуть помедлив. Остальные решили остаться, и Эгмонт просто кивнул им, прощаясь.

В последовавших затем суматошных сборах принц чуть не забыл взять с собой злополучную лягушку.

Сначала, когда Эгмонт и его гвардейцы добрались до Западного крыла, им противостояли разрозненные мелкие группки грабителей, которые почти не оказывали сопротивления. Городское отребье привыкло нападать скопом на одного и, раз скрестив клинки с закаленными в боях ветеранами, показывало спину и бежало, спасая свою шкуру. Но постепенно мятежники сбивались в кучу, их было уже трое – четверо на одного, и отряд принца медленно увяз в их массе.

Был лязг клинков, стоны раненых, проклятья умирающих, мелькали серые землистые лица мятежного сброда, их коричневые кафтаны, Эгмонт тыкал мечом в это мельтешение серого и коричневого, вокруг падали один за другим его люди. Но вот семеро уцелевших плечом к плечу встали поперек коридора, а напротив, спинами к конюшне, выстроились тесными рядами не менее пяти десятков бунтовщиков.

Мятежники не обольщались своим превосходством, прекрасно зная, что, будь у Эгмонта и его бойцов время, они прорвутся к дверям конюшен, пусть даже и понеся потери. Но времени не было, оно ускользало, таяло в дымном воздухе, последние песчинки убегали прочь… Этажом выше слышался гулкий топот сапог – это на помощь выжившим мчались их дружки, чтобы ударить в спину наглецам, посмевшим оторвать их от святого дела грабежа и насилия.

Вновь в воздухе замелькали клинки, пролилась кровь, но время уже было упущено, и оставшиеся в живых бойцы Эгмонта сбились в кольцо вокруг своего господина. Окружившие их бунтовщики угрюмо молчали, тяжело дышали, буровили гвардейцев маленькими злыми глазками, шалыми от вседозволенности. Вперед вытолкался один, высокий, дородный молодец в кафтане побогаче, его плечи покрывал самодельный плащ из содранной со стены портьеры.

– Ну что, ваше Высочество, не вышло сбежать-то?

Эгмонт молчал.

– Последний раз говорю: отдавайте вашу ведьмовскую лягушку и идите потом на все четыре стороны.

Эгмонт молчал.

Ни к чему было спорить с врагом, если и так уже все решено.

– Стало быть, не хотите с нами, быдлом и отребьем, разговоры говорить, – осклабился вожак мятежников. – Тогда, мужики…

Он не договорил своей речи.

Из дальнего конца коридора, из дымной темноты за спинами мятежников донесся крик.