Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

Предосторожность эта была вполне оправданной, ибо весь комплекс воспринимался как открытый вызов, брошенный зависти. Помпеи не жалел денег. В садах благоухали редкие растения, навевая полководцу утешительные воспоминания о его триумфальном восточном походе. Между колоннами портика были развешены шитые золотом занавеси, а вокруг из множества фонтанов изливались певучие ручейки. Стыдливо пристроившаяся в тени богиня в прозрачных облачениях добавляла обаяния этому уголку, буквально за одну ночь сделавшемуся самым романтическим в Риме. Все выставленные здесь изваяния и картины являлись прославленными шедеврами, старательно отобранными крупным знатоком Аттиком вкупе с целым коллективом экспертов, ибо Помпеи пожелал, чтобы его выставка несла на себе печать высочайшего, абсолютного качества. Однако самым импозантным объектом здесь был не какой-либо греческий шедевр, а выполненная по специальному заказу статуя самого Помпея. Со стратегическим расчетом помещенная в новом здании Сената, она обеспечивала эффект присутствия великого человека, даже когда он лично не имел возможности посетить заседание.

Зачем же меценату такого размаха гоняться за варварами, чтобы доказать им собственное превосходство? Действительно, на севере назначенной ему провинции Испании дикари до сих пор требовали укрощения, однако эта «мелкая живность» едва ли заслуживала внимания покорителя мира. Не то чтобы Помпеи подумывал отказаться от командования или от предназначавшихся ему легионов, скорее он намеревался управлять Испанией издалека, руками своих помощников. Пусть Красе воюет с парфянами, а Цезарь — с галлами, он, Помпеи, уже совершил победное шествие по трем континентам. Теперь, после завершения строительства театра, он получал возможность ознакомить римский народ со своими многочисленными, одержанными во славу Республики победами в виде зрелищных спектаклей. Для Помпея Великого — никаких более походов на край света. По его приказу пусть края света сами сойдутся в Риме.

И зрелища эти будут жестокими. Еще двадцатилетним, не по годам молодым полководцем Помпеи уделял время львиной охоте, оторвавшись ради нее от «стирания в порошок» ливийцев. «Даже обитающие в Африке дикие животные, — провозгласил он, — должны научиться уважать силу и доблесть римского народа».[215] Вдоль всех границ республиканской империи, вдали от мерцающих костров легионеров, по ночам свирепствовали львы; так было от начала мира: первобытные символы ужаса всегда смущали человека. И теперь, на шестом десятке лет, желая отпраздновать открытие своего театра, Помпеи мог приказать доставить этих зверей в Рим, и приказание его было исполнено. Привозили не только львов. Столетие спустя флотилии, тяжело груженные подобной экзотической живностью, можно будет назвать идеальным символом новой глобальной власти Республики. «Мягко-ступающий тигр, привезенный в золотой клетке, лижущий человеческую кровь, окруженный овациями толпы». Так писал Петроний, церемониймейстер Нерона, давая характеристику своему веку.

Для целей Помпея было важно, чтобы привезенные им звери не только развлекали римлян, здесь имел место и поучительный аспект. Именно поэтому животных редко содержали в зоопарках. Лишь продемонстрировав их в бою, выставив чудовище против человека, мог Помпеи показать своим согражданам, чего это стоит — быть правителем мира. Иногда урок оказывался непосильным для граждан. Когда на двадцать слонов (беспрецедентное доселе количество) напали копейщики, горестные трубные голоса животных буквально повергли в слезы всех зрителей. Присутствовавший на представлении Цицерон был озадачен общей реакцией. Как может быть, удивлялся он, чтобы столь впечатляющее зрелище совершенно не вызвало восхищения?