Рубин Good (СИ)

Эта "огненная лохань", наряду с другими челноками, надоела Рубину с невероятной силой. И хотя кораблей было немного (не более дюжины), этого было вполне достаточно, чтобы день за днем проклинать их появление на божий свет. Рубина давно мутило от длинных и тяжелых весел, от скользких лавок, от пересоленной кормежки и тягостных переглядываний с товарищами по несчастью. Но хуже всего были хозяева. Он научился понимать их с полуслова. Их язык и манеру общения. И чем более понимал, тем более изумлялся, поскольку исконный норманнский говор звучал тут нечасто. Доносились, разумеется, редкие упоминания о пресловутых чертогах Валгаллы и валькириях, однако не более того. Это выглядело странно. Хотя человек, порой, намного проще, чем кажется, и уж куда диковиннее любой диковинки, если, конечно, внимательно рассмотреть его со всех возможных точек зрения.

Сделав такой вывод, Рубин постарался относиться ко всему мудро и терпеливо, без внутренних конфликтов и тягостных переживаний.

"Ведь могло бы быть и хуже... - с кривой усмешкой рассудил он. - А так имеем то, что имеем и смотрим в светлое будущее с неувядающим оптимизмом".

Помимо прикованных к веслам рабов на борту "Огненного дракона" находилось более четырех десятков бойцов. После обильного кровопускания, они вели себя крайне возбужденно, раздавались грубые возгласы, срамные шуточки и довольный хохот. Среди разбойников особенно выделялся главарь - эдакий кряжистый верзила, чья угрюмая физиономия могла бы достойно украсить любой каземат мира. Подле него топтались несколько широкоплечих охранников, пудовые кулаки которых напоминали о каменных жерновах и чугунных гирях.

Прислушиваясь к гулким речам экипажа, Рубин вновь подивился тому, что корабль буквально кишит самыми разнообразными подонками, включая гопников из Германии, Нормандии, Италии, Франции и даже самых отдаленных районов северо-восточной Африки. Поначалу столь забавный курьез сильно озадачивал его, ибо столь пестрая компания "варягов", никак не укладывалась в тексты многих историко-авантюрных сочинений, зачитанных Рубиным на заре туманной юности буквально до дыр. Но затем он собрал остатки собственных впечатлений в кулак и твердо решил воспринимать реальность таковой, каковой она выглядела на самом деле.

Реальность же была до боли конкретной. Никаких имущественных прав и приличного места для Рубина здесь не находилось, наоборот обстоятельства требовали от него полного повиновения и покорности.

Подле "Огненного дракона" покачивались еще два драккара. Один назывался "Стрела ветра", а другой "Разящий топор". Корму и нос каждого корабля украшали свирепые лики мифологических чудовищ.

Чуть подальше, упираясь массивным форштевнем в плодородную землю французских владений, находился новехонький шнеккер. Он носил гордое имя "Левый палец тьмы" и казался напыщенным франтом посреди отпетых мошенников и стервецов. За ним, вяло поскрипывая мачтами и прикасаясь смоляными бортами друг к другу, стояли северо-европейский дромон и тяжелый кнорр*. Оба корабля осели глубоко в воду, почти черпая соленую влагу недоброго Кельтского моря. Особенно кнорр, переполненный добычей сверх всякой меры.

- Матка боска, - проворчал один из поляков. - Эти люди скорее на дно пойдут, чем расстанутся с награбленными добром...

Остальные промолчали, мысленно взвешивая залежи добытого имущества.

А имущества хватало с избытком. Норманны спешно, но аккуратно перетаскивали на свободные челноки остатки чужой собственности, включая небольшой чугунный колокол, какие-то объемистые сундуки, обитые кованым железом, тюки с зерном, посуду, оружие и резную мебель.

Отчалили так же бешено и стремительно, как и налетели, не оставляя позади ничего хорошего, кроме смерти, холода и забвения...

Эпизод третий.

Здесь повествуется о жизни заурядного корабельного гребца, доля которого сводиться к тому, чтобы запросто горбатиться на веслах за кусок вяленой рыбешки и чарку с водой.

Работа на веслах несложная, но тяжелая, чем-то схожая с работой благопристойного повара, то есть знай себе загребай погуще и наваливайся поплотнее. Вот Рубин и наваливался. Наваливался плотно и старательно, как делали другие гребцы, намертво прикованные к скамьям. Ведь если не навалишься, как следует, то тебя самого с превеликой охотой вывалят за борт.

Отойдя от берега на полусотни саженей, на кораблях мигом поставили грязные полосатые паруса, и пошли, вздымая волны форштевнем, к далеким побережьям Норвегии.

Так закончились очередные сутки. Правда, прикорнуть толком не удалось, ибо налетевший шквал заставил гребцов приумножить усилия и в сплошной непроглядной темени упорно выдерживать оглушительный натиск стихии.

Никто не заметил, когда наступил рассвет, без того казалось очевидным, что утро на кладбище наступает сразу после полуночи. Потом кто-то хрипло откашлялся - длинно и жутко, будто старался вывернуть нутро наизнанку.