Рубин Good (СИ)

Песня "О молчаливом пахаре Вилли" сумела оказать на слушателей неизгладимое впечатление. Едва смолкли звуки последнего куплета, как потребовали немедленного продолжения. Глимен не отказывался, только пожелал употребить новую кружку пива и немного аппетитной закуски. Перед ним без лишних затей поставили и то и другое. Тогда прозвучала следующая вещь.

У Вилли была дочка, по прозвищу Дин-дон,

Она была как бочка, как самый страшный сон.

Но все её любили - за добрый нрав, за грудь,

Одни в сенях любили, другие где-нибудь.

Дин-дон росла с приветом,

Дин-дон росла одна,

И как-то ранним летом

С приветом померла.

Теперь на небе дочка с папашею сидит,

Папаша гладит дочку и радостно молчит.

И в их молчании слышен простой удар гвоздя,

Забитый в крышку гроба кому не попадя.

Дин-дон стучат гвоздочки,

Дин-дон стучат они,

Мы хорошо забиты,

Как жизнь, как мир, как ты...

Но все же - отчего же - отец и дочь молчат,

Ведь оба же от смеха едва не закричат?

Всему виной работа, простой крестьянский труд,

Вплоть до седьмого пота, где кони тихо мрут...

Дин-дон - мрут тихо кони,

Дин-дон - мрем тихо мы,

От нас немного вони.

Мы с детства все немы...

Когда последние строчки "О всеобщей немоте мира" окончательно осели в головах однозначно потрясенной компании, в лесу вновь раздалось множество самых похвальных отзывов. Тогда Глимен принял на грудь еще один знатный жбан пива, заел его медовым пирогом и совершенно неожиданно запел грустную песню про "Ё-ё, моё". Он спел её в несколько иной тональности, чем привычный строй английских баллад, но никто не позволил ему перечить.

Истины нет, и лжив белый свет - грустно,

Человек - это храм, но без Бога там - пусто.

Пусто везде и каждый в узде - не до смеха,

Правда, вот был - конюх-дружок - уехал...

Ой, ё-ё!..

Ой, ё-ё!..

Ой, ё-ё!..

Ой, ё-ё!..

Запил мой лорд и пьет как урод - в срачку,

И с надеждой беда - на дно отошла - в качку.

И небо молчит, что душа отлетит - едва ли,

Так зачем же нас тут - под небом - собрали?..

Ой, ё-ё!..

Ой, ё-ё!..

Ой, ё-ё!..

Ой, ё-ё!..

Скорей бы война, пошел бы тогда - сразился,

Чего б не добыл, все бы пропил - да забылся.

К вечере сзывают все тоскливей и тише,

Сейчас со всей мочи завою - никто не услышит...

Ой, ё!..

Ой, ё!..

Ой, ё!..

Ой, ё!..*

Народное творчество затронуло душу и сердце буквально каждого. Некоторые всплакнули. Иные уползли в сторонку и уткнулись носами в землю. Уткнулись от горя и тоски, потому как у каждого человека имеется в запасе своя маленькая история о своей собственной крохотной жизни, где есть многое из того, чего не снилось пахарю Вилли при всем к нему уважении.

Но все же, все же, все же... - глубокомысленно протянул глимен.

Кто ропщет на судьбу,

Тому и жить негоже,

Как жалкому рабу...

Ибо,

Господь нам всем насыпал -

В карманы доброты.

И никому не тыкал,

И не сжигал мосты...

Увы,

Мы сами зла набрали,

Набрали, как могли.

Кто сколько вместе взяли -

И сами понесли...

На следующем эпохальном сочинении "О беспросветных буднях простой крестьянской жизни", малоизвестный английский поэт сломался окончательно. Тогда ему опять и опять наполнили чашу золотистым нектаром, чтобы даровитому человеку малость полегчало. Налили от души, до самых краев, однако добавочная порция крепкого национального напитка только усугубила положение. В таком несколько усугубленном положении музыкально-одаренная личность рухнула пьяной рожей в тлеющие угли костра и характерно задымилась. Тогда, ее, не мешкая, схватили за ноги и шумно оттащили в пышные кусты вереска.

- Покой - это главное, что ему сейчас потребно... - весомо изрек Али Ахман Ваххрейм, поднимая указующий перст кверху.

Из пышных кустов вереска донесся зычный храп. В кусты мигом швырнули старинный щипковый инструмент и чьи-то обглоданные кости. Глимен не роптал. Он был счастлив. На симпатичном лице бродячего исполнителя играла загадочная улыбка Джоконды. С этой улыбкой он выглядел самым везучим человеком на свете, ибо редкий художник может получить за свое народное искусство столь искреннее внимание и столь благодарных слушателей.

После душевных песен средневекового артиста народ напился вдрызг. Особое рвение проявили Маленький Джон, Али Ахман Ваххрейм и кто-то еще. Наверное, большая часть Англии слышала их бесподобный ор. Им вторили голоса тех, кто прошел все тяготы жизни, начиная карьеру рабом на галерах и кончая вонючим феодальным казематом. Последним, кто пожелал продемонстрировать публике свои небывалые музыкальные способности, оказался Дафни из Нидерландов. Слух у него полностью отсутствовал, но, похоже, это его ничуть не волновало. Он запел тоненьким дребезжащим тенорком о далеких райских кущах. Он выводил корявую мелодию про червивые яблочки познания, про душевное человеческое тепло и повсеместное бегство к черту на кулички:

Бабоньки на снегу, - чуть ли не со слезами на глазах, припевал Дафни из Нидерландов.

Розовые на белом...

Нужно быть с ними смелым,

Нужно, да не могу...

припев

Ба-абоньки на снегу...*

"Ну, нет... - силясь собрать нетрезвые думы в кучу, подумал Рубин... - Так дело не пойдет... Назавтра нужно будет обязательно покончить с алкоголем раз и навсегда..."