Такого Пьетро стерпеть не мог, но только-только он успел замахнуться, как Скочеляс в боевом запале так тряхнул противника, что сорочка у того порвалась от ворота до подола. Это было уже слишком, и Пьетро очертя голову полез в драку. Они изо всех сил колошматили друг друга и, кто его знает, чем бы всё кончилось, если бы их не растащили в разные стороны, и кто-то совсем рядом грозно прикрикнул:
– А ну прекратить!
Обернувшись, Пьетро узнал пристанского тиуна[107] и торопливо пояснил:
– Я Пьетро Мариано, толмач пана Макропулоса…
Услыхав это имя, тиун несколько поменял тон и почти спокойно обратился к Скочелясу:
– Ну а ты откуда взялся?
– Я человек пана Вилька!.. Понял?.. Я… – Скочеляс был изрядно пьян и пёр буром.
Тиун отвесил нахалу затрещину, и один из очевидцев тут же показал на Скочеляса:
– Пане тиун, это он прицепился к человеку…
Такое свидетельство было весьма своевременным, и тиун, который скорее всего знал, кто такой Макропулос, и не ведал, кто такой пан Вильк, обращаясь к своим людям, приказал:
– Ведите их за мной!..
Позднее, уже поднявшись от пристани на замковый холм, тиун обвел взглядом городской майдан и ткнул кулаком Скочеляса:
– Ну, говори, разбойник, где твой пан Вильк.
От доброй встряски Скочеляс начал малость соображать и, поняв, что теперь не до шуток, смирненько повёл тиуна и трёх сопровождавших его людей сначала вдоль монастырской стены, а потом, свернув за угол, на главную улицу. Подойдя к двухэтажной каменице, Скочеляс задержался у входа и, открыв двери, зашёл в дом.
Пришедших встретил сам пан Вильк, выглядевший в домашней одежде затрапезно, что сразу бросилось в глаза. Когда Скочеляс, обращаясь к хозяину, заскулил, тиун без церемоний снова двинул пьянчужку по затылку и рявкнул на Вилька:
– Твой человек?
Взгляд тиуна не обещал ничего хорошего, и Вильк сразу прикусил язык.
– Отвечать придётся, – перешёл к делу тиун и, указывая на разорванную сорочку Мариано, пояснил: – Вот видишь, что твой слуга натворил…
Однако пока Вильк ошеломлённо хлопал глазами, не зная, как ему быть, сверху, со ступенек, что вели на второй этаж, долетело:
– Что там происходит?
Вопрос был задан таким властным тоном, что все разом посмотрели на пожилого человека, одетого в дорогие меха, который не спеша спускался по лестнице. А тот, придирчиво оглядев собравшихся и безошибочно сориентировавшись, обратился к тиуну:
– Я Теодор Мозель, а то – мои люди. Что случилось?
– Ваша милость, – тиун сразу смекнул, кто тут главный, и показал на Мариано, который всё это время стоял молча. – Это толмач пана Макропулоса, а ваш, как его… Скочеляс ни с того ни с сего напал на него…
Какое-то время Мозель оценивающе смотрел на Мариано и было заметно, прикидывал, как поступить. Потом, очевидно приняв решение, красноречиво глянул на тиуна и, уже обращаясь собственно к Мариано, негромко и рассудительно сказал:
– Пане толмач, я вижу, какая с вами случилась неприятность, и, так как в этом безусловно виноваты мои люди, я конечно же компенсирую вам убыток. Больше того, если вы проведёте меня к пану Макропулосу, то я лично принесу извинения за случившееся…
Сказав это, Теодор Мозель сделал паузу, а потом, так и стоя на лестнице, начал развязывать кошель…
Удивительным образом, но стычка Скочеляса с толмачом Макропулоса оказалась Мозелю на руку, и он даже особо не ругал бобровника. Ещё бы, благодаря этому случаю, купец получал вполне оправданный повод самому заявиться к Макропулосу и, присмотревшись ко всему собственными глазами, сделать надлежащие выводы.
На самом деле Мозель, хоть и считался купцом, прибыл в Луческ Великий ради того, чтобы ближе познакомиться с южной столицей Великого княжества Литовского, прознать, кто здесь живёт, и вообще выведать как можно больше про то, что там делается. Именно поэтому грек из далёкой Византии все больше привлекал внимание Мозеля.
За те дни, которые купец пробыл в Луческе, он успел узнать многое и всё больше склонялся к мысли, что в дальнейшем этому городу уготована особая роль в будущей державе Витовта. От проницательного купеческого взгляда не могли укрыться на первый взгляд незначительные, но многочисленные мелочи, говорившие о том, что Витовт стремится стать самостоятельным владетелем.
К тому же близость Луческа к русским княжествам говорила сама за себя. Татарские владения тоже были рядом, а это, как-никак, указывало на то, что в недалёком будущем Витовт может изменить своё отношение к Польше и вообще переориентироваться на восток. В свете этих самых прикидок появление ещё и важного грека усиливало полученные выводы и заставляло Мозеля выяснять всё окончательно.