Рубин королевы

Хозяин ушел, а Альдо и Адальбер поднялись к себе. Оба были слишком потрясены тем, что узнали, чтобы об этом говорить. Обоим хотелось поразмышлять молча, и в эту ночь ни тот ни другой почти не спали...

И на следующее утро, спустившись к завтраку в общую комнату, они едва обменялись несколькими словами. Весь недолгий путь к месту трагедии друзья тоже не разговаривали. Дом эпохи Ренессанса – это можно было определить по уцелевшим камням фундамента и обломку стены, на которой сохранились следы «граффито»[11], гризайльных фресок, столь ценимых во времена императора Максимилиана, – был почти полностью уничтожен. То немногое, что от него осталось, представляло собой груду почерневших развалин, вокруг которой, словно стража у гроба, высились столетние буки. Чуть дальше, за цветущим садом, располагались конюшни и службы, резко контрастировавшие с пожарищем своими безмятежно распахнутыми навстречу солнцу окнами. Веселый шум реки дополнял очарование этого уголка, и Морозини вспомнил, что прежде дом принадлежал женщине. Женщине, любившей Симона Аронова и завещавшей ему свой дом как Последнее свидетельство любви...

Привлеченный, должно быть, звуком мотора, к посетителям уже спешил человек – бежал так быстро, как только позволяли ему тяжелые сапоги с раструбами, перехваченные ремнем. Он был одет в короткие штаны из узорного коричневого бархата, красный двубортный жилет и короткую куртку со множеством пуговиц. Так одевались зажиточные богемские крестьяне, и этот костюм подчеркивал крепкое сложение человека, истинный возраст которого выдавали лишь поседевшие волосы и длинные усы.

Оба иностранца тотчас почувствовали, что они здесь – нежеланные гости. Как только его смогли услышать, мужчина рявкнул:

– Что вам надо?

– Поговорить с вами, – спокойно объяснил Морозини. – Мы – друзья барона Пальмера, и...

– Докажите это!

Чего проще! Альдо сначала бессильно развел руками, но потом ему в голову пришла мысль:

– Нам сказали в Крумлове...

– Кто именно в Крумлове?

– Иоганн Цеплер, трактирщик. Только не перебивайте меня все время, иначе мы ни к чему не придем: Так вот, Цеплер нам рассказал, что азиатский слуга барона спасся во время пожара, что он лежит больной у вас. Скажите ему, что я хочу поговорить с ним. Я князь Морозини, а это – господин Видаль-Пеликорн...

Сторож наморщил лоб, лицо его все еще оставалось недоверчивым. Похоже, иностранные имена пришлись ему не по нраву. Одним и тем же движением оба друга вытащили визитные карточки и вручили ему:

– Передайте вот это! И сами увидите...

– Хорошо. Подождите здесь.

Он вернулся в дом и через несколько минут снова вышел, поддерживая под руку человека, который другой рукой опирался на трость. Альдо без труда узнал Вонга, шофера-корейца Симона Аронова, – он видел его однажды вечером на улицах Лондона за рулем машины, принадлежавшей Хромому. Лицо слуги хранило следы перенесенных страданий, но гостям показалось, что в его черных глазах горел огонек.

– Вонг! – бросился к нему Альдо. – Как грустно встречаться с вами при таких обстоятельствах... Как вы себя чувствуете?

– Уже лучше, ваша светлость, спасибо! Я рад снова видеть вас, господа...

– Не могли бы мы немного поговорить, не слишком ли это утомит вас?

Чех все-таки вмешался:

– Эти люди – друзья пана барона?

– Да. Его лучшие друзья... Можешь мне поверить, Адольф!

– Тогда прошу меня извинить. Те, другие, тоже представились его друзьями!

– Другие? – спросил Адальбер. – Кто они?

– Три человека, они явились как-то днем, – проворчал Адольф. – Хоть я уверял их, что пана барона нет дома, что его давно здесь не видели, – мне было приказано так говорить, – они все стояли на своем. Хотели, видите ли, «подождать». Тогда я взял ружье и сказал, что не позволю им торчать перед нашей дверью до второго пришествия и, если они добром не уйдут, я заставлю их отсюда выкатиться...

– Они ушли?

– Неохотно, можете мне поверить, но у меня гостила родня из Гогенфурта, уже два дня у меня жили, помогали белить ригу. Мужики прибежали на шум, а поскольку сложения они примерно такого же, как я, те прохвосты поняли, что им с нами не справиться. Они ушли, но на следующий день вернулись. Это было вечером... а кузены мои уже уехали домой... если позволите, я посажу Вонга на эту каменную скамью. Он еще недостаточно окреп, чтобы долго стоять...

– Мне следовало самому вам это предложить, – огорчился Морозини, беря у корейца трость, чтобы подвести его к скамье, на которую тот опустился со вздохом облегчения.

Странным казалось видеть такое участие со стороны чешского крестьянина по отношению к человеку, стоявшему так далеко от него и по рождению, и по культуре, но смотря то на одно, то на другое лицо, Альдо был поражен сходством разреза глаз, одинаково миндалевидных и чуть раскосых. В конце концов, Паннония воинов-гуннов не так уж далеко отсюда, и, вполне возможно, эти два человека были ближе друг к другу, чем представлялось постороннему.

– Вы говорили, – начал Адальбер, – что эти люди потом вернулись? Но прежде всего скажите нам, как они выглядели.

Адольф пожал плечами и вздохнул себе в усы: