Рубин Великого Ламы

Нет, если она так принимала его, вопреки самой себе, своей гордости, вопреки ужасу, который она чувствовала при мысли о замужестве ради интереса, ради денег, при мысли о таком нравственном самоубийстве, значит, Оливье Дерош все-таки внушал ей симпатию.

Какое несчастье, что он богат! Он казался ей таким милым, таким простым, когда забывались эти ненавистные рубины! Но позволять думать, что она ухаживает за этим мешком золота!.. Никогда! О! Ведь он может попросить ее руки. Она ответит «Да», потому что обещала не отказывать, но не покажет гнусной поспешности, не сделает для этого ни одного шага; она постарается держать себя только в пределах обыденной вежливости и равнодушия.

Да, это так. Но кто же может владеть выражением своего лица? Кто может постоянно скрывать свои симпатии и антипатии?

И это поведение ее, то милое и снисходительное, то холодное, происходило оттого, что она не могла выдержать характера в присутствии Оливье. Каждый раз, как он приближался к ней, он находил ее в полном вооружении, заключенной в тогу своего высокомерия, с твердым намерением дать ему отпор. Напрасные старания! Вспоминая все подробности вечера, она. должна была признаться, что вместо приготовленного отпора весь вечер они провели, как хорошие товарищи, связанные горячей дружбой. Это приводило ее в отчаяние.

Что же касается Дероша, то с каждым днем он чувствовал меньше причин торопиться с отходом «Галлии», он сознавался себе, что общество Петтибона и черных спутников не может заменить вторника леди Дункан.

Если рвение самого изобретателя так ослабело, тс что же нужно сказать о других? После такого грубого обхождения Петтибона, те, которые имели только пустые причины, чтобы участвовать в путешествии, а таких было громадное большинство, скоро отстали. Но оставалась еще группа кандидатов, которые из различных побуждений решили расстаться со своими намерениями только в последней крайности. Между ними особенно выделялись по своему упорству Фицморрис Троттер, майор Фейерлей, ученый Отто Мейстер и лорд Темпль.

Они действовали из разных побуждений. Для майора и Фицморриса это было просто жаждой наживы; это общее желание может быть началом низких и великих дел, оно дает массу сил, пробуждает к деятельности, создает предприятия и приводит к открытиям, содействующим прогрессу.

Отто Мейстер упорствовал из иных побуждений, более возвышенных и живых. Он предвидел, что экспедиция может иметь в результате важные научные открытия; отсюда весьма понятно честолюбивое желание ученого участвовать в путешествии. Но этого мало; ведь он был немец! Как мог он допустить какого-нибудь француза пожать такую богатую жатву и не употребить всех сил, чтобы вырвать у него хоть несколько колосьев! Если нельзя сделать ничего лучшего, то как он может не попробовать помешать в его предприятиях? Каким образом? Он этого еще не знал, но, во всяком случае, он должен там присутствовать.

Старый тевтон вовсе не был ни так глух и ни так рассеян, как это все воображали.

Напротив, он имел способности все видеть не глядя, слушать так, что никто не замечал, подслушать под дверями и скользнуть украдкой глазами по чужому письму; он даже способен был употребить насилие, если это было нужно. И своими особенными преимуществами он воспользовался для блага своей родины, а потому решил, что если его систематически будут отстранять от всех открытий в предприятии, он, во всяком случае, собственными усилиями вырвет себе там львиную долю.

Большое несчастье, что его не хотели брать. Он напрасно старался смягчить сердце Петтибона. Напрасно он уверял в дружбе, в симпатиях, которые связывают американцев и немцев.

— Эти две нации должны всегда идти рука об руку, господин Петтибон, потому что им принадлежит будущее; это нации хищные и не подверженные пустым сентиментальностям!

— Вот именно поэтому я и не стану вас больше слушать! — сказал несговорчивый янки. — До приятного свидания, милый господин, а со временем я не откажусь от чести воспользоваться вашими симпатиями и друг мой.

Но ученый вовсе не хотел сдаваться. Упрямство бульдога, когда он запустил зубы в кусок, было характерной чертой его, и эта черта скрывалась под его всклокоченными волосами и щетинистыми бровями, под видом доброго человека, известного своей рассеянностью.

На настойчивые требования лорда Темпля Оливье Дерош ответил не простым отказом, что нет места, как говорилось всем просителям.