Рубиновая звезда (Сборник)

В самой технике операции не было, в сущности, ничего особенно нового. Область сердца уже не являлась запретной зоной для ножа хирурга, и операции на сердце не были редкостью даже в маленьких районных больницах. Не было новостью и оживление организма. Известный профессор Неговский, Алмазов и другие хирурги в годы Великой Отечественной войны не раз возвращали к жизни раненых воинов, уже пять-шесть минут находившихся в состоянии клинической смерти. Но сейчас в стенах клиники, видевших удивительные, почти фантастические операции, делалась попытка оживить человека, агония которого завершилась не пять и не шесть, а 32 минуты назад! Успех означал бы неоценимый вклад в науку, ибо даже каждая отвоеванная у смерти минута являлась огромным шагом вперед в борьбе за человеческую жизнь. Успех подтвердил бы, что препарат Алмазова представляет открытие первостепенной важности. Это наполняло Алмазова и ассистентов огромным внутренним напряжением.

Прежде всего, нужно было извлечь из тела клинок, Алмазов совершил это с присущей ему виртуозностью и, взглянув на обломок кинжала, бросил его в таз. Введя зонд, он установил, что рана проникает в область предсердия и правый желудочек сердца. Профессор мгновенно принял решение: грудную клетку не вскрывать. Смело и осторожно он расширил входное отверстие, чтобы ввести в рану изобретенный им пластырь, тонкую пленку животной ткани, насыщенную до отказа сгущенной консервированной кровью и прошедшую обработку низкой температурой.

С помощью особого инструмента Алмазов наложил пластырь на поврежденный участок сердца.

Теперь предстояла самая сложная и неизмеримо более трудная часть операции. Нужно было заставить сердце работать, восстановить кровообращение и дыхание.

По знаку профессора к операционному столу подкатили высокий штатив с прибором для артериального нагнетания крови. Вместе с ней организм должен был получить адреналин — могучий возбудитель деятельности сердечной мышцы и некоторые другие вещества, питающие кровь кислородом.

Алмазов методически нажимал резиновую грушу, напоминавшую прозаический парикмахерский пульверизатор. Ассистент внимательно следил за манометром, который показывал давление. Уровень крови в ампуле медленно понижался. Казалось, оперирующие перестали дышать. В глубокой тишине слышалось только тиканье настенных часов, да посапывание небольших мехов, которыми начали вдувать воздух в легкие Кристева.

Прошла минута… другая… третья… И, наконец, живые, склонившиеся над мертвым, уловили в груди Кристева еле заметное содрогание. Это был первый толчок пробужденного к жизни человеческого сердца, чрезвычайна слабый, едва уловимый… Но он прозвучал для всех, находившихся в операционной, как набатный удар колокола.

— Теперь — кровь в вену… скорее! — сказал Алмазов прерывающимся голосом. И, взглянув на часы, добавил:

— Запишите: «11 часов 34 минуты 2 секунды. Первый удар сердца».

С момента, когда тело Кристева положили на операционный стол, прошло 11 минут.

Затем в истории болезни одна за другой стали появляться новые записи:

«11.37. Обозначается сокращение шейной мускулатуры. Начало самостоятельного дыхания».

«11.45. Дыхательное движение грудной клетки».

«11.49. Вздох…».

Златан Кристев вступил в свою вторую жизнь.

Алмазов снял повязку, прикрывающую рот и распахнул дверь. Рука профессора ни разу не дрогнула во время операции, но теперь Соболь увидал крупные капли пота, выступившие на его лбу, и красные пятна на щеках. Из глаз, казалось, изливались два потока света.

Соболь вскочил, словно подброшенный пружиной.

— Дышит! — весело крикнул Алмазов. — Через сутки я поставлю его на ноги. Виктор Михайлович, я сделал свое дело. Теперь, вы делайте свое!

Любушко и Алмазов спустились в первый этаж. Кристев еще не спал, поджидая Алмазова. Здесь состоялось знакомство Любушко с подлинным Кристевым. Академик был в курсе последних достижений медицины и, как близкий друг Алмазова, знал о его работе над удивительным препаратом. И все же он не без любопытства глядел на человека, который побывал там, откуда, по сложившемуся мнению, нет возврата, и вернулся на сорок третьей минуте клинической смерти.

— Как самочувствие? — осведомился Алмазов.

— Отличное! — отвечал Кристев, беря руку Алмазова и пожимая ее. — Чем и когда, Савва Никитич, смогу и выразить вам безмерную мою благодарность?

— Что вы меня благодарите? — сказал Алмазов. — Я уже более чем щедро вознагражден тем, что вижу вас живым. Никакое, самое горячее «спасибо» не заменит мне вашего первого вздоха. Благодарите русскую, особенно советскую науку! Нигде, в любой другой стране, ученые не сделали столько, сколько сделали у нас для того, чтобы чудо вашего возвращения в этот мир стало возможным…

— Я ее и благодарю — в вашем лице, — улыбнулся Кристев.