Рубиновое сердце богини

– Я тебе вчера целый день звонила. – Затянувшееся молчание напрягало, как пара нашкодивших подростков, право слово.

– Телефон разбили. Кстати, платок тебе зачем, в монашки решила записаться?

Я вымученно улыбнулась, надо же, монашки, а мне казалось, я на цыганку похожа. Старая цыганка в черном платке, вот только золотых сережек в ушах не хватает и бородавки на носу.

– А где Степка? – поинтересовался Пыляев, и мне сразу стало плохо. – Пигалица, ты чего молчишь? Случилось что-то?

Случилось? Ах, да, он же ничего не знает, не в курсе, так сказать. Мне понадобилось минут десять, чтобы объяснить, а ему минут десять, чтобы понять, о чем это я говорю.

– Маш? С тобой все в порядке?

Да, конечно, со мной все в полном порядке. Голова болит, ну, так это же мелочь, пустяк, поболит и перестанет, а вот Степка умер, совсем умер. Влад отвез его куда-то, я даже не знаю куда, теперь в квартире пусто и одиноко, а так все в норме.

– Посмотри на меня. Ну? – Чего он от меня хочет? Не буду я ни смотреть на него, ни вообще с ним разговаривать. Пусть уходит! Пусть все уходят! Ненавижу!

– Маша, успокойся! – Кажется, я плакала и разговаривала сама с собой, точно сумасшедшая. И пыталась обвинить кого-то, не то Гошку, не то Толика, который уж точно был совсем ни при чем. Помню еще круговорот, безумную пляску огней перед глазами, а потом вдруг стало темно.

Очнулась я от запаха. Отвратительного, тошнотворного запаха вишневого дезодоранта. Ненавижу вишню и сладкие ароматы. Откуда он? Аделаида Викторовна подарила на Восьмое марта, и теперь она специально разбрызгивает его по квартире, чтобы позлить меня. Стоп. Я уже не живу с Аделаидой Викторовной, уже год как не живу. Откуда тогда запах? Он настойчиво проникал в ноздри, и я чихнула. Потом еще раз и еще.

– Раз чихаешь, значит, жить будешь! – Буду, конечно, что со мною станется, пусть только этот ужасный запах исчезнет. – Ну и напугала же ты меня!

– Запах…

– На редкость гадостный, извини, ничего другого не нашел.

Ну, хоть на что-то подарок Аделаиды Викторовны сгодился. Только больше я эту гадость нюхать не намерена, вот сейчас встану и вышвырну в мусорное ведро… Я попыталась сесть, но тело не слушалось, руки-ноги как ватные, и в голове водоворот.

– Маша, лежи! – Командовать Димка умел, все они только и умеют, что командовать. Впрочем, лежать так лежать. Кстати, на чем? Кажется, кровать. Да, точно, моя кровать в моей комнате, над головой родная люстра с зеленым абажуром. Боже мой, сколько на нем скопилось пыли! Пора устраивать генеральную уборку, прав был Гошик, плохая из меня хозяйка, в квартире беспорядок и люстра в пыли… Стоп, мысли у меня явно не в ту сторону завернули.

– Что со мной?

– Обморок. Обычный обморок. – Пыляев сел рядом. Близко, на мой взгляд, даже чересчур близко. – Болит голова?

– Болит.

– Кружится?

– Кружится. – Соглашаться с ним было почти так же приятно, как лежать, разглядывая пыльную люстру с зеленым абажуром.

– Тошнит?

– Тошнит.

– А сколько пальцев видишь?

– Два.

– Правильно, – улыбнулся Димка, – Марусь, а тебе мама не говорила, что с сотрясением мозга в больнице лежать надо? И не возражай! Обморок – раз. Головокружение – два. Тошнота – три. Головная боль – четыре, – на каждый счет Пыляев загибал палец, а я не слушала и смотрела на его руки. Запястья широкие, ладонь короткая, и колец не носит. Вот Гошик, тот перстни любит.

– Маш, ты меня слушаешь?

– Слушаю.

– Хорошо, что слушаешь. Сейчас я отвезу тебя в больницу…

– Нет.

– Что – нет?

– В больницу я не поеду! – получилось чересчур громко и эмоционально. Пыляев сник, посмотрел на меня печально, будто мне уже диагноз вынесли, и попросил:

– Пусть они тебя хотя бы осмотрят, томографию сделают и вообще. Не бойся, я тебя там не оставлю, клянусь! Машуль, с сотрясением не шутят.

А с чем шутят? С убийцей? Или трупом в багажнике? Или пистолетом под подушкой, который я так и не удосужилась перепрятать? Сунув руку в «тайник», я с грустью констатировала факт пропажи. Димка изъял, кто же еще.

– Пистолет пока у меня побудет, – подтвердил догадку Пыляев, а я в очередной раз поразилась его спокойствию. Если бы меня угораздило в чужом доме наткнуться на оружие, которое хозяева упрятали в столь необычное место, думаю, я не скоро отошла бы от шока.

– Едем?

– Едем.

Пыляеву я верила. Раз сказал, что не бросит, значит, не бросит. В больнице я провела несколько часов, но ночевать уехала домой. Дома хорошо, дома любимый продавленный диван, телевизор, который мне запрещено смотреть, и старое кресло с красной обивкой. А еще на пороге меня ожидал очередной букет. Дамиан выругался, а мне стало смешно – впервые в жизни меня засыпают цветами.

– Маш, да выбрось ты их!

Выкинуть? Нет! Пускай стоят. Крупные лилии хищной «леопардовой» окраски послужат напоминанием, что расслабляться пока рано. Ничего цветочки, симпатичные, Димка сказал, будто оранжевые лилии означают отвращение, и я поверила: очень уж агрессивный у них вид. Именно поэтому не выброшу, хоть тягучий прилипчивый запах раздражает. В букете отыскалась и записка.

«Растоптан вновь я равнодушием твоим…»