Рубиновые звезды

Он шагал и отметая от себя дурные, досужие помыслы рассуждал: «Какие тут клады? Тут все перепахано-перекопано сто раз. Это сейчас все дурниной заросло, а когда-то люцерну сеяли. Да и кому в голову придет клад в чистом поле закапывать? Закопаешь – так не найдешь потом. Клад нужно в месте приметном схоронить. Не зря ведь раньше целые курганы насыпали, эти как их… скифы, или хрен их там знает кто… древние, короче. Не-ет! Это он скорей всего оружие ищет. Что с войны осталось. На этом месте, – еще в школе помнится, говорили, – линия обороны проходила: возвышенность. Высота. Окопы, капониры, то, се… А, может, вообще металлолом: «люминий с чугунием». Моментально возникла фигура Чугункова: «Кто не хочет грузить люминий, будет таскать чугуний!» Того старшины из отряда по обучению грузить, красить, мести, копать, а еще «катать квадратное и таскать круглое». То есть самым полезным вещам, перед тем как поместить в салон самолета, летящего через границу, в чужую страну. Вспомнив круглую и хитрую рожу, Василий улыбнулся. -… Ладно… Такое дело… Пусть роет. Если желание есть. И возможность такая… Интересно, где Чугунков этот?.. Как он?..»

Василий перешел возвышенность, спустился с другой стороны по едва заметному склону к петлявшей, широкой полосе камыша, заходившего ходуном, будто его приглаживала огромная и невидимая ладонь. Прямо возле него, среди кустов боярышника ощетинилась острыми веточками молодая, одинокая вишня. В ней притаилось несколько несклеванных птицами, темных завяленных на ветру морщинистых ягод. Василий, обойдя деревце, оборвал их, и осторожно попробовал первую. Она на удивленье оказалась мясистой и пьянящей. Перекатывая во рту, он объел ее мякоть, основательно огрыз косточку, выплюнул, и тогда уже забросил остальные. Все вместе.

Покончив с вишнями, он снял ружье, рюкзак, куртку. Рубашку и футболку он вывернул наизнанку, основательно вытряс нападавшую за шиворот и пролезшую во все стороны древесную, докучливую мелочь. Невидимое солнце уже слегка пригревало, и налетавший ветер приятно ластился к задышавшей всеми порами коже. Затем, немного постояв, потер футболкой спину и бока, еще раз ее тряханул, оделся, чувствуя приятную прохладу одежды и ее сухость. Сметав бурьян в подобие пружинистой лежки, удобно устроился у подножия склона, упершись взглядом в серую пустоту небес. Глаза провалились в бесконечность, веки устало смежились, и сгиб правой руки прикрыл лицо. Навалилась приятная усталость, и стало клонить ко сну. Осень дарила покой. Не вились мухи, оводы. Не донимали комары и мошки. Исчезли змеи и клещи.

Василий глубоко вздохнул и стал проваливаться в такое привычное, но всегда поражавшее его состояние, когда ты – это вроде ещё ты, но собой уже являешься не совсем вполне.

Еще в этом переходе, между явью и сном, ему представилась, постепенная, словно таяние льдины, потеря ощущения тяжести и объема тела, обращаемого в подобие легчайшего перышка. Его подхватило теплым ветром и понесло, поднимая все выше и выше, к сияющим золотым облакам. Среди их громад, четко очерченных и оттененных, будто отлитых в драгоценном металле, выгнувшись небесным драконом, текла широкая искристая лента, блестя и играя всеми красками мира, слитая со звучащим, сложенным в такое знакомое: «Каждый… охотник… желает… знать… где… сидит… фа-за-ааннн…» Это, последнее, – …аннн… – зазвучало гулким прекрасным гудом, и втянуло внутрь звука, словно стоящего на перроне к летящему составу, – еще чуть-чуть, и кажется тяжелые круги, высекающие искры из рельсовой стали, увлекут в безумную бесконечность, в которой любые нити всегда параллельны, и никогда не сплетутся…

Амплитуда движения вбросила сам звук в мелодию, звучащую от бьющих в небесный бубен крыльев причудливых птиц. Они плыли в небесах с чудовищно длинными хвостами-струнами, и их легко швыряло из стороны в сторону во взвихренном потоке. Очертания птиц становились все размытее, и вот, все летящее, слилось в водную струю, искристую и пенную, бьющую из незримого, самого мощного во Вселенной источника. Сознание, уже непонятно во что облаченное, еще несколько раз качнулось на невидимых каруселях за пределами потока, и уже вода, притянув к себе, понесла, медленно кружа, по темно-зеленой, пронизанной солнечными лучами, прозрачной поверхности реки в поросших пышной растительностью берегах. Из прохладной, таинственной мглы упруго извиваясь, всплывало что-то серебристое, манящее, притягательно – пугающее…