Рубиновый лес. Дилогия

На ощупь его чешуя была такой же острой, какой и выглядела: перчатки в очередной раз порвались на ладонях, пока я устраивалась поудобнее. Зато я успела согреться: в первородном обличье Сол был даже горячее, чем в человеческом. Я замлела от этого тепла, но быстро опомнилась и легла животом ему на спину, когда Солярис взобрался на мерлон башни и, не предупреждая, птицей взмыл ввысь.

Сколько бы я ни летала, каждый раз дыхание у меня перехватывало как впервые. Благодаря жемчужно-белому окрасу Солу было легко слиться с пургой: я не сомневалась, что уже спустя минуту нас стало не разглядеть из замка. Лишь когда Солярис выровнялся и ветер перестал резать мне глаза, я позволила себе выпрямиться и осмотреть тот простор, что раскинулся под нами.

Столица казалась крошечной и какой-то игрушечной, словно та самая карта на столе Совета, вырезанная в мраморе. Замок Дейрдре возвышался над городом, построенный на пике холма, и смотрел на все четыре стороны света, величественный и абсолютно неприступный. Сзади него, прямо под резким обрывом, прорастали острые рифы и скалы, обтачиваемые Изумрудным морем такого же изумрудного цвета. Слева виднелись горные хребты Мела с острыми, как львиные когти, шпилями, пронзающими небо. От них замок отделяли лишь скромный кленовый лес, где мы с Солярисом собирали чернику в месяц зверя, и то самое Цветочное озеро, в котором мне не повезло искупаться на тринадцатый день рождения. А справа от замка цвело бесхозное маковое поле, на противоположной стороне которого и стоял Рубиновый лес. Его красные верхушки даже можно было разглядеть из некоторых окон замка, но суеверные слуги избегали занимать комнаты с таким видом, как и мой собственный отец.

Сам город, Столица, распростирался в низине у подножия замка, обнимая его спереди и с боков, как дитя, тянущее руки к матери. Я уже видела вдалеке крыши из разноцветной черепицы, соломенные навесы хлевов и пёстрые шатры зимней ярмарки. Где-то там же горели костры, вокруг которых собирались замёрзшие горожане, и эхом, наперебой с тальхарпой[6], звучало пение флейты. Удивительно, как в такую стужу у людей не примерзали губы к музыкальным инструментам, но в этом и была вся Столица: несмотря на то что каждый туат насчитывал десятки деревень, поселений и городов, больших и маленьких, лишь в главном городе Дейрдре независимо от суровости и капризности погоды днём и ночью кипела жизнь.

– Поднимись выше, – попросила я Соляриса громко, перекрикивая свист ветра. – Не хочу, чтобы горожане увидели нас. Дракон в небе знатно пугает их.

«Мы не полетим через город, – ответил он и вдруг действительно кувыркнулся в воздухе, разворачиваясь на девяносто градусов. – Прошлым утром у ворот Мидир назвал стражникам деревню, откуда прибыл. Лофорт, верно? Я знаю, где это».

Я хотела возразить, но передумала: если Солярис в чём-то уверен, значит, так оно и есть. В конце концов, он, прожив почти целый век, наверняка знал об окружающем мире побольше моего – даже учитывая моё многолетнее обучение. Я покидала туат Дейрдре всего дважды за свою жизнь – в далёком детстве, во время походов отца на туаты Кердивен и Дану. Правда, тогда он сжёг несколько поселений заживо вместе с их старостами… Так что мне мало что запомнилось, кроме дыма, воплей и огня.

Чем выше поднимался Солярис, тем свирепее становился ветер и тем пуще я радовалась, что перед выходом из комнаты втёрла в губы мёд с маслом – без них мой рот давно бы превратился в кровоточащую рану. Я уткнулась лицом в меховой воротник, крепко держась за костяные гребни, а уже через пять минут увидела над нами цепкие верхушки рубиново-алых деревьев.

– Помнишь, как я потерялась здесь? – спросила я, изрядно развеселившись от нахлынувших воспоминаний.

«Хотел бы я забыть».

Мне было всего пять, когда я, ускользнув из-под присмотра няни-весталки, сбежала в лес и провела там целых три ночи. Длительный голод и холод впоследствии обернулись для меня первой стадией сахарной болезни, из-за которой я до сих пор выглядела болезненно худой на фоне пышнотелых сверстниц, но всё бы закончилось куда плачевнее, не отыщи меня Солярис. Я запомнила немногое, лишь светящиеся в темноте глаза и нахлынувшее чувство безопасности, когда он нашёл меня в куче красных опавших листьев, свернувшуюся клубочком. Кажется, Сол, как всегда, ворчал, неся меня на руках домой, а ошейник из чёрного серебра позвякивал на его шее, разъедая ту до мяса. Уже в том возрасте я понимала, что должна потеряться, если хочу освободить Соляриса. Если хочу закончить его каждодневные истязания и уберечь от участи «ручного зверя». Ведь только так, вернувшись в объятия растроганного отца, я смогла упросить его снять с Соляриса ошейник в качестве благодарности и выделить ему полноценную спальню вместо стойла в конюшне.

Жизнь до этого – вот что Солярис на самом деле, как и я, хотел забыть, а не тот день, когда мы стали друзьями.