Рублев

— Какое там… Кои в пути отстали, кои коней потеряли, кои хворые прибрели… Вон у ней (мужик кивнул в сторону молодой бабы) муж, старший сын мой, совсем плох. Он еще летошный год занедужил, а ныне вовсе не работник стал. Не вышла дорога ему. Лежнем лежит. Видать, и деток им господь теперь не даст…

Молодая баба вспыхнула, как сухая можжевеловая ветка, в костре, прикрыла лицо платком.

Даниил кашлянул, покосился на Андрея. Тот подобрал палочку, начал ломать.

— Пути господни неисповедимы, — поспешил Даниил. — Горе, везде горе. Терпеть надо… Ну, оттрапезовали, православные? Возблагодарим же отца небесного…

Узелки были завязаны. Подросток зевнул.

— Отдохнуть, пожалуй, — вторя парню, проговорил Даниил.

— И то, — согласился мужик. — Марья, ступай сосни где ни то, а мы тут… Да недалече уходи-то!

— Ладно, — сказала молодая баба, — я рядом… Взбудите.

Голос у Марьи был звучен, но говорила она протяжно, будто лениво потягивалась со сна.

Встала, отряхнула одежу, отошла… Треск мелких сучьев. Шорох листьев…

— Грехи наши… — непонятно к чему вздохнул Даниил. — Ложись, брат, Подстели рясу и ложись… За сон не взыщется.

Мужики и монахи пристроились на дне канавки.

Андрей долго лежал вытянувшись, смежив веки, пристроив голову на запрокинутых руках.

По телу растекалась мягкая волна покоя.

В зажмуренных глазах плыли разноцветные круги, мельтешили черные искры.

В июле птицы не поют, и утренняя тишина была глубока и неподвижна, как речной омут.

Может быть, поэтому стояли в ушах посвист косы, влажные вздохи цветов и трав, шелест зоревого ветра в кустарнике.

И опять всплыли перед взором каштановая прядь, прикушенная в тайной усмешке розовая губа, запламеневшие щеки. Протяжный голос зазвучал, будто позвал…

Оглушенный, он не понимал, что с ним.

Бездна человеческого одиночества вдруг открылась молодому монаху. Рывком поднялся он на локти.

Но почему-то возникшая в сердце боль была праздничной и светлой.

— Господи! — прошептал Андрей. — Господи!

Упал лицом вниз и, испытывая необъяснимое облегчение от набежавших слез, заснул вдруг легко и крепко, не успев заметить, что засыпает.

Приземистый мужик очнулся первым. Въевшаяся в душу тревога за семью, привычное беспокойство за ее завтрашний день, за кусок хлеба словно подтолкнули Семена жестким кулаком, и он сел на армяке, испуганно соображая, долго ли проспал, не упущено ли время ворошить.

Но солнце, не успевшее встать на полдень, успокоило мужика. Он утер запекшуюся в углах рта слюну, помял ладонью лицо и огляделся.

Сын лежал рядом, оттопырив толстые губы, и посапывал. Старший из монахов накрыл лицо платком, не шевелился. Молодой во сне улыбался.

«Ладен, — подумалось Семену. — На такого любая девка загляделась бы, а он, вишь, от мира ушел. Видать, жизнь не задалась или знамение получил… Кто его знает? Тут народ-то особый».

Семен много слышал о Троицком монастыре, об его игуменах и братии, о совершавшихся в обители чудесах. Место было святое.

Семен и осел здесь с потаенной надеждой на то, что близость к монастырю, к отмеченным богом подвижникам как-то поможет в жизни.

Авось и на долю Семеновой семьи выпадет частица благодати!

Случись неурожай, или мор на скотину нападет, или пожар, или еще какое лихо — тут не сгинешь, не закабалишься. Выручат! Доброй молве о троицких монахах Семен верил: не больно часто она, и коли держится, значит справедлива. А кроме того, ему хотелось, чтобы все так и оказалось, как говорили. Должно же повезти, наконец, должны же люди где-то по-христиански поступать, бога помнить!

Иначе хоть нож бери…

Семен услышал — старший из монахов заворочался, тихонько окликнул:

— Не спишь, отче?

Монах откинул платок, тоже сел.

— Вздремнул малость… Гляди, солнце-то…

Отвязав от пояса медный гребешок, Даниил принялся расчесывать бороду.

— А мы и так, — пошутил Семен, запуская в пегие космы короткопалую пятерню. — А что, Даниил, спросить хочу… Давно ты здесь?

— Давно, — просто ответил чернец.

— Так, так… Стало быть, и Сергия… игумена Сергия видеть сподобился?

— Постриг от него принял.

— Вона!

Семен заерзал, смущенно поскреб бровь.

— И что же он… игумен-то? — набравшись, наконец, духу, спросил Семен. — Как про подвиги его говорят… Прост, говорят, был Сергий?

— Прост, — подтвердил Даниил. — Прост и чист.

— Так, так, — торопливо сказал Семен. — Понимаю. Вот, вишь, и чудеса-то не зря. Так.

Даниил вскинул бурые веки.

— Ты о чудесах что слыхал?

— Ну, как же… Вот творил их игумен… А?

Чернец покачал головой, привязал гребешок к ремню и сказал:

— Пустые это слова. Забудь их. Сергий чудес не творил. Не любил, кто и речь такую поведет…

Мужик растерянно глядел на монаха.

— Да как же… — начал он было и осекся.

Уж не ослышался ли? Мыслимо ли, чтоб инок наяву подобное о чудотворце молвил? Что же тогда, если…

Даниил уловил смятение собеседника.

— Аще не господь созиждет дом, всуе трудящася зиждущий, — спокойно произнес Даниил слова псалма, — аще не господь сохранит град, всуе бде стрегий… Забыл? Никто из вас не помнит этого! А Сергий всегда повторял. И все, что свершалось в игуменство его, божьей волей свершалось. Уразумел?