Ручьи весенние

— Вчера звонила мне агроном Стругова, — продолжал Леонтьев. — «Вы бы, — говорит, — опротестовали в крае повышенные планы сева в горах», и я чувствую — дрожит. Люблю молодежь, которая, уверовав в идею, готова переть на любую рогатину. — Леонтьев замолк и задумался. Потом заговорил уже другим тоном, как будто сам с собой. — Опротестовать… А если у меня кишка тонка? Недавно один директор эмтээс, Герой Социалистического Труда, двадцать лет проработавший в горных зонах Алтая, сообщил мне, что себестоимость центнера зерна в горах обходится около четырехсот рублей. Соображаешь, что это такое? Он же рассказал анекдот о горном хлеборобе. Встречаются два мужика весной. «Куда, сваток?» — спрашивает один. «В город, — отвечает другой, — маслица продать да семян купить: сев подходит». Встретились осенью. «Отмолотился, сваток?» — «Уж с неделю как отмолотился. Собрался вот на базар, маслица продать да хлебца купить…»

Это было смешно, но ни Леонтьев, ни Андрей даже не улыбнулись.

Одолели уже два утомительных перевала. Чем ближе подъезжали к колхозу имени Жданова, тем теснее становились ущелья, а горы выше и каменистей. В прошлый раз секретарь райкома и главный агроном проезжали здесь зимой. Снега скрывали пни и камни. Теперь на желтеющие по уступам посевы ржи и зеленые, как лук, пшеницы страшно было смотреть: из хлебов выпирали обломки скал, обгорелые пни.

Дорога то срывалась в пенистые речонки, то уступами ползла в гору. Выбоины и камни, камни и выбоины… Путников бросало в машине из стороны в сторону.

— И на вездеходе хоть плачь, как же тут комбайны протаскивают? — ворчал шофер, качая головой.

Андрей наблюдал слабый пахотный слой, смотрел на жалкие, как можжевельник, березки, цепляющиеся за глыбки земли. «Процесс почвообразования здесь, конечно, далеко еще не закончен, — думал он. — Потревоженный плугом тонкий покров земли на камнях легко смоет дождями, сорвет ветрами, и вся созидательная работа природы будет отброшена на тысячу лет назад. Тогда эти районы станут непригодны и для скотоводства…»

— Комбайн! Смотрите, комбайн! — не то с испугом, не то с любопытством крикнул секретарь.

Действительно, по крутому косогору тащился комбайн. Леонтьев и Корнев вышли из машины и направились наперерез.

Обжатые кромки узкой полосы ржи были так причудливы, что полоса напоминала удлиненный неправильный многоугольник с самыми неожиданными углами. Трудно было представить тракториста, выпахавшего эти узоры меж камней и берез, но еще труднее было представить работу комбайнера: как он, бедняга, выкашивал все эти выемки, взлобки и косогоры. Право, комбайнер тут должен быть искуснее парикмахера, бреющего шишковатую голову… Выкручивай клинья, заходи то слева, то справа…

Медленно, сильно кренясь на один бок, комбайн приближался. Когда Леонтьев и Корнев оказались близко, то увидели не предусмотренное конструктором приспособление, о котором Вера писала Андрею: длинную торчащую жердь и на конце ее две висевшие люльки, похожие на качели. В каждой люльке сидело по три человека. Эти живые балансиры уравновешивали машину и не давали ей перевернуться в лог.

Карниз, по которому полз комбайн, становился все круче, и, несмотря на люльки, громоздкая машина кренилась все больше. Казалось, вот-вот опрокинется и загремит под откос.

Смотреть на комбайн было страшно, и только когда агрегат миновал особенно опасное место, секретарь нарушил молчание:

— Никаких выкладок и обоснований для разрешения нашего вопроса, Андрей Никодимович, не надо, — нужно просто затащить сюда кожанчиковых из крайсельхозуправления и показать им эту «технику» с живым балластом, тогда все разрешится само собой.

Полоса была обжата только с краю. Дальше стояла рожь. Но ни слово «стояла», ни слово «рожь» применить к этому хлебу было нельзя: рожь лежала, стояли сорняки. Андрей смотрел на бурьянную полосу, а думал о жемчужных мальцевских полях и горько улыбался.

Леонтьев смахнул пот и, рассмотрев жнивник, ахнул:

— Да это что же здесь такое творится, Андрей Никодимович?!

Андрей огляделся. Жнивник местами был выше колен, а прибитая ливнями и ветрами, наполовину нескошенная рожь лежала на земле. Ничего не сказав, Андрей побежал к комбайну. От волнения и от бега по крутому косогору кричать он не мог, а только шептал что-то и угрожающе размахивал фуражкой.

Видавший виды комбайнер сразу понял негодование главного агронома и опустил хедер. Комбайн прошел метра три и остановился: зубья режущего аппарата обмотало вьюнком, хлынувшая на транспортер высокая рожь, смешанная с осотом, татарником и молочаем, сразу же забила горловину приемной камеры.

Шедшая рядом с хедером, вся в масле и пыли, загорелая досиза, в пропотевшей майке-безрукавке, Вера легла под режущий аппарат и руками стала очищать зубья от переплетенной массы сора и ржи. Мотовило работающего комбайна крутилось над самой головой девушки.

Андрей оцепенел: «Да она с ума сошла! Ведь ей может руки отрезать… голову раздробить…»

— Вы что… что делаете? — хрипло закричал он на Веру.

Подошел и Леонтьев.