Ручьи весенние

— Вернулся — глаза да нос… Одним словом, высший курц сдал. А война тянется год, два, три; вдовух молодых — полдеревни. Потихоньку, помаленьку и стал он им утирать слезки. «Агашенька, не тоскуй!», «Фелицатушка, не убивайся», а голос у него, как у змея, что совращал в раю Еву… У баб, видно, слушок прошел, и началась карусель. Спохватилась мать, оженила Костёнку. А после войны явился нашему Кистинтину Садоковичу другой сомуститель… — Старик сокрушенно вздохнул, посмотрел на слушателей затуманившимися глазками; — Районный секретарь! Н-да… Вдовец, а молодой еще. Судите сами, при положении, при деньгах… А при таком высоком положении, хоть бы и до меня довелись, что человеку в первую очередь требовается? — Павел Егорович выжидательно посверкал хитренькими глазками. — Разгульность… Веселье требовается…

Тут старик упустил нить рассказа и, замолкнув, растерянно забегал глазками. На оживленном еще секунду назад лице его изобразилось страдание. Он мучительно вспоминал, о чем говорил только что.

— Да! — обрадовавшись, что вспомнил, продолжал он. — Да так вот, значится, пондравился секретарю наш Кистинтин, а он уже тогда бригадёром тракторным был: с детства Костёнка к машине рвался. И такой до нее смышленый, что, кажется, все ее нутро навылет видит… Пареньком еще у сенокосилок и лобогреек крутился… Как его, бывало, ни гонят, как уши ни рвут, а он все у машин. Попозже, когда первый трактор в наши горы пришел, парнишка и вовсе с ума спятил… Бывало, дозволит ему тракторист, и он разбросает весь трактор на части, вычистит, смажет и соберет с превеликой радостью. Просит только об одном: дать ему кружок объехать, в крайности хоть за баранку подержаться…

Да, так, значится, пондравился районному секретарю Кистинтин, и, как он ни упирался, как ни отбивался, секретарь его из метееса в председатели… А сам чуть не каждую неделю к нам. И вот, значится, стал Костёнка опять прихватывать на стороне… И то, скажите, как он только ладит с бабами? Не иначе, слово такое знает. Все за него стеной стоят. Как перевыборы — ихняя большина! Есть у него что-то такое, у пса, — старик перешел на таинственный шепот, все время опасливо поглядывая на дверь кухни. — Вот не дожить мне до светлого воскресенья — есть! — И, поймав недоверчивую улыбку Леонтьева, покачал головой. — Не знаю, как вы его теперь и сымать будете. Ой, не знаю!

Самовар поспел: его бурное клокотание было слышно в горнице. Павел Егорович, опасливо взглянув на дверь в кухню, снова завелся:

— Одним словом, тяжелая, тяжелая положения в нашем колхозе. Возьмите в твердый разум рассуждение трезвого мужика: председатель — распутник, секретарь — бабощуп. Кому будешь жалиться? Попробуй с длинным языком высунуться: под корень отрежут! Из печеного яйца живого цыпленка выведут… А теперь, — старик высоко вскинул лысую голову, — теперь многие приободрятся… Большая завтра будет битва!

На пороге появилась Аграфена Парамоновна, и свекор заторопился.

— Я беспременно первый явлюсь. Я ему, Кистинтину-то Садоковичу, хороший гостинчик приготовил… Я его этим гостинчиком, как быка молотом, по кучерявому затылку хлобыстну…

— Кушать пожалуйте, дорогие гости! — пригласила хозяйка. — И дед-то вас замучил, и я заморила… Извиняйте.

Огорченный старик тяжело вздохнул и тоже поднялся с лавки.

— Папаня, а вы малость повремените, дайте людям чайку спокойно попить. Наказание с вами…

Павел Егорович сконфузился было и забормотал Привычное «ужо, ужо», но скоро оправился и заспешил к столу вслед за гостями.

Аграфена Парамоновна свела черные брови и раскраснелась.

— Ему дело, а он — собака съела! Вот так у нас каждый раз. Знающие люди уж избегают и заезжать к нам: никому слова вымолвить не даст!

— А ты, дочка, не серчай. У меня теперь одна, может, эта сладость только и осталась! Поговорю — и как меду напьюсь.

Но отходчивая сноха, очевидно, уже перестала сердиться на свекра и, взглянув на него с обычной своей милой улыбкой, сказала:

— Садитесь, папанюшка, и вам налью. А не то, не приведи бог, умрете, всю жизнь каяться буду: не дала наговориться старичку.

После чая Андрей отправился в колхозные амбары проверить хранение семян и провозился там до вечера. Когда вернулся, Леонтьева на квартире не было.

— Партийный актив приказал собирать, — сообщила Аграфена Парамоновна.

С актива секретарь райкома пришел поздно. Был молчалив и зол. От ужина отказался. Хмуря брови, долго ходил по горнице.

Андрею хотелось поговорить с ним о полях колхоза, но решил отложить. «У него, кажется, с этим колхозом и без моей брани неприятностей хоть отбавляй…»

Глава тринадцатая

Общеколхозное собрание назначили в полдень, но народ повалил в сельсовет с утра.

— Верный признак — жаркое будет собрание, — сказал за завтраком Василий Николаевич.

— Я предвещал, я предвещал… — тотчас же вступил в разговор всезнайка Павел Егорович.

Молодой Костромин и инструктор райкома Семен Рябошапка ушли тоже до завтрака.

Старик жадно припал к окну.