Руда. Возвращение. Скрижали о Четырех

За шестьдесят лет, пролетевших с восшествия на престол Флавиция, отца теперешнего государя, город сильно изменился, разросся, отодвинув мрачные переулки Заречья и цитадель на окраину, обзавелся пышными садами и парками, роскошными дворцами, широкими мощеными улицами, по которым разъезжали кареты шестериком. И стал зваться Гароноблем. В память, значит, и в знак почитания. Эрей не без оснований считал, что нынешний город – переименованный в Столицу так же, как сам Рад Ферро сделался просто Императором, – не продержался бы против внешнего врага дольше семидневка. От этих мыслей становилось грустно и неуютно, но Император не хотел никого слушать, уверенный в мощи и силе Империи.

Эрей шагал по мостовым, любуясь фасадами, и старался не обращать внимания на суеверных горожан.

Темных магов в Столице не жаловали. За время регентства к Эрею попривыкли, перестав осенять себя Единой чертой, научились относиться терпимо и не шарахаться, лишь отводили испуганные взгляды. Но похоже, что годы, проведенные без его навязчивой опеки, показались Столице чудным сном, и теперь, при виде черного плаща, заменявшего в походных условиях мантию, при высверке серповидного навершия посоха люди жались к стенам домов, торопливо ныряли в харчевни, принимались изучать статуи, причем с неподдельным интересом пялились на такие места, что Эрею хотелось смеяться. Он держался беспримерным усилием воли, давя на лице зародыш улыбки. В былые времена ему прощали многое: и каменный лик, и мрачный вид, и черные ногти в непонятных рунах, даже провалы глаз! – а вот улыбка пугала простой люд до нервного тика. Смеющийся маг – зрелище особое, не каждый сможет его пережить.

Лишь Рандира не раз отмечала, что улыбка Эрея, мертвая, улыбка черепа в полнолуние, на удивление беззащитна, что она – как зеркало его души. Эрея забавляли такие признания: никто и никогда не пытался заглянуть в душу Темным магам. Себе дороже, ибо про них сказано: чужая душа – потемки.

«Я сделал многое, – думал Эрей, петляя знакомыми переулками, – но далеко не все. Мало отвести оружие, парируя удар, нужно отсечь направляющую руку. Нужно вернуться на два года назад, вспомнить все, что так хотелось забыть, и вычислить нанесшего рану. Обещаю тебе, государыня, что смогу, не кривя душой, объявить: я сделал все, что в моих Силах. Обещаю!»

Здесь, в благочинных тихих кварталах под крылом Храма жили почтенные горожане, крупные купцы и лавочники, эти не отводили глаза, напротив, кланялись и гостеприимно распахивали двери, иные столетние старцы провожали его, оглаживая бороды, мол, как же, как же, помним, был такой славный рыцарь при государе Гароне, совсем не изменился, только глаза, глаза!

Простой булыжник мостовой сменился мозаикой, и Эрей поднял голову, щурясь на белизну куполов Храма Единого. Без особого энтузиазма и почтения осмотрев переплетение башенок, арок и колонн, маг тронул лоб и пробормотал краткую молитву Князю. Темные не понимали архитектуры Светлых: в мире много прекрасных гор – истинных храмов Единого, таящих в недрах и камни, и руды; зачем нагромождать нелепицы, норовящие затмить Небеса? Воин, спящий в его душе, был солидарен с магом и великолепию большого Храма предпочитал строгость часовни в забытой всеми цитадели.

Уверенным четким шагом Эрей пересек площадь и замер перед выложенной белым мрамором чертой. Светлый круг, защита от непрошеной нечисти. Маг кивнул и преклонил колено у круга, исподлобья оглядывая окрестности. Коснулся чернеными ногтями едва заметных выбоин в мозаичной кладке, всмотрелся пристальней, щуря раздраженные солнцем глаза.

Неистертые яркие пятна выдавали следы давних молний – сгустков освобожденной энергии кремния, восстановленный узор местами не совпадал, но требовался особый взгляд, чтобы поймать эту разницу. Память, хваленая ублюдочная память, начала обратный отсчет, выхватывая из прошлого секунды, растягивая их, разминая, лепя фигурки и расставляя по площади. Здесь лежало тело несчастной, за миг до смерти пришедшей в себя Сэнни. Он, Эрей Темный, стоял над демоницей и смотрел сверху вниз, не понимая, отказываясь понимать, что убил ее, убил насовсем, в последний раз. Убил! Что-то кричал обезумевший Рад, узнавший, наконец, фаворитку; выл над матерью пятилетний мальчишка, и невольный убийца едва выдерживал его полный отчаянной ненависти взгляд, понимал, что должен убить и мальца, – и не смел поднять руку с ритуальным ножом.

«Трус! – мысленно хлестнул себя маг, но тотчас возразил, как припечатал: – Рыцарь не тронет ребенка. Через совесть не переступишь».

Потом мальчишку прикрыл сиреневый шелк парадного платья, и во взгляде рыжеволосой девушки магу чудилась оледеневшая река с ломким сухим тростником презрения. Презрения в глазах Лорейны он не выдержал.