Руда

— Миклашевских господ уж нету в крепости: поместье ему далеко вышло, в Питербурхе, уехали. Дочка ихняя, Янина, — может, помнишь? — Маремьяна быстро глянула на Егора, — басенькая такая, замуж не вышла, тоже с ними поехала.

Егор с облегчением почувствовал, что не покраснел, как когда-то, слыша это имя. А мать, похоже, догадывалась… О чем? Никогда ведь не заикался. Да ничего и не было такого, о чем словами можно бы сказать.

Маремьяна, перейдя на шопот, говорила уж про иное:

— Помнишь Лизину ладанку с золотом? Я ее принесла тебе. На-ко вот. Лизы нет, зря лежит в сундучке.

Егор отвел руку.

— Не надо, мама. Ну ее, язву сибирскую! Верно Андрей баял: золото — злой крушец. Акинфию союзник. Выброси в реку.

Еще сверточек совала Маремьяна: «Твои, спрячь, сынок. Пригодится в дороге». Егор посмотрел: одиннадцать рублевиков, посланных из Петергофа, целехоньки. Егор опечалился, задосадовал:

— Экая ты, мать!.. Я в надежде был, что помог тебе. Что, ино, корову не купила?

— Ладно уж… чего уж… обошлась ведь.

— Нет, ты скажи, — зачем без коровы сидела? Теперь уж вижу, что голодала всю зиму, перебивалась кой-как. Зло берет, право.

— Стану я… выдумаешь тоже… — виновато лепетала старуха и в то же время вытаскивала из принесенного с собой узелка всякую одежду: и исподнее, и коричневый Егоров кафтан, и мягкую шапку.

— Вот это дело! — обрадовался Егор. — Как ты меня вызволила славно! Ай, спасибо, мама. Теперь рублевики мне и вовсе не нужны. А ты нынче же изволь купить корову, да хорошую, рубля в два! И сена купишь.

— Ну, на корову возьму, а остальные ни за что, ты бери.

— Да!.. Один и мне надо: верхотурцу дать, за то, что у тебя побывал.

— Какому верхотурцу?

— Да ты как узнала, что я здесь?

— От девочки, от Антониды: ты же ее посылал.

— Вот те раз!.. Нитка, где ты? Иди сюда.

Антонида не показывалась.

— Не посылал я ее. И как тебя найти, не говорил… Не иначе, она слышала, когда я Коптякова просил. Вот деваха!

— Такая толковая, даром что маленькая. Всё-всё про тебя рассказала. И как вы горами пробирались, и как лихорадка вас в башкирской деревне настигла, и в чем твоя нужда. Я как ей в глазки посмотрела — всему поверила.

— Ты, мама, побудешь еще здесь?

— Ну, а как же! Пока не встанешь, не уйду домой. Сухариков тебе на дорогу надо насушить. Наведываться к тебе буду открыто. А чтобы по мне и тебя не узнали, так будто я знахарка, лечить навязалась. Это тоже Антонидушка придумала — для сбереженья.

— Я теперь скоро встану, от радости такой. Завтра же… Вот что… Ладанку, мама, не выбрасывай. Дай ее мне: надо сравнить зернышки, такие ли у Андрея, как и те, что с Бездонного озера.

Глава третья

ВЕРХОТУРЬЕ

К Верхотурью двигались толпы богомольцев — калек, старух и стариков, просто нищих. Скоро праздник святого Симеона чудотворца верхотурского, мощи[57] которого хранились в здешнем монастыре.

С одной из толп шел и Егор Сунгуров. Он говорил спутникам, что идет поклониться мощам Симеона чудотворца «по обещанию» — за исцеление от болезни. Может быть, ему и верили, потому что видом он был тощ и бледен.

Конец лета стоял теплый, ясный. Неспешная ходьба с досужими, благодушно настроенными спутниками была не утомительна, и Егор, идучи, отдыхал телом и душой, с любопытством присматривался к незнакомым местам: Дорога вела меж дремучих лесов, изредка полями, где шла уборка хлебов. От яма к яму неслись почтовые тройки, поднимая клубы пыли на бредущих обочиной богомольцев.

У деревень и ямов путников встречали незамысловатой торговлей: ребятишки продавали кедровые шишки, грибы, лепешки, сбитень. По обычаю (уже около сорока лет дважды в год сходились в Верхотурский монастырь богомольцы), ключевая вода без платы раздавалась на околице каждого селения.

В Нижне-Туринском яме на берегу реки Туры Егор зашел на двор к ямщикам — надо было разменять полтину. Там как раз староста выкликал очередь ямщиков, кому ехать. И среди выкликнутых имен Егор услышал: Второв Марко.

«Да это же скороход! Брат Данилы Второва», — подумал сразу Егор. «Имя Марко не часто встречается, да чтоб еще и прозвание с ним!.. Он, наверно».

Егор старался угадать, который из идущих к лошадям ямщиков — Марко. Вот этот, пожалуй, — молодой еще, статный, похож чем-то на петергофского биксеншпаннера. Голос бы его услышать, по голосу уверился бы, хотя и слышал от Марко немного слов, и то четыре года назад.

— Не разобьешь ли монету, земляк? — обратился Егор к ямщику.

— Попроси вон старосту, а я, видишь, занят, — ответил ямщик, вводя коренника в оглобли.

— А что же ты, Марко, — сейчас же сказал Егор, — в Петергоф не воротишься?

Ямщик хмуро посмотрел на парня через спину невысокой мохнатой лошадки. Он молчал и ждал объяснения.

— Трясидло-то нашлось, — понизив голос, продолжал Егор. — Тебя никто не винит. Данила Михайлыч ждет тебя, дождаться не может.

Такая радость осветила лицо ямщика, что Егор понял: чтобы так обрадовать человека, стоит нарочно пройти две тысячи верст! Он и сам засмеялся, счастливый чужим счастьем. Марко обежал вокруг лошади, схватил Егора за плечи, обнял, отпустил и опять обнял.