Руда

У Маремьяны слезы высохли. Не плачет, деловито обсуждает, как лучше. Егорушку подбодряет. Пожалуй, с повинной итти будет всего вернее. Первая вина, да неужели не простят! Она сама пойдет к генералу, в ноги ему поклонится, ручку поцелует…

— Ну, мать, тогда я лучше опять в бега!

— Что ты, что ты, сынок! Я так это, по слабости своей сказала. Что я еще могу? Только не надо в бега. Страшно: беглых, как зверей, ищут! Весной нынче сбежали из тюрьмы разбойники. Их на работу вывели — подвал винный рыть у крепостной стены. А они, трое их было, бревно из палисада вывернули, цепи с одной ноги сбили, — через ров и в лес кинулись. Сюда, в Мельковку, солдаты прибегали, по дворам шарили, сено у нас кинжалами тыкали. Не поймали. Те, говорят, на Горный Щит ушли.

— Что за разбойники?

— Читали потом на базаре указ о поимке. Главный-то у них — Макар Юла.

— Юла?!

— Да. Слыхал про него?

— Н-нет. Ничего не слыхал.

В ворота крепости Егорушка шагнул, как в тюрьму… Теперь, если самому не объявиться, всё равно увидят, узнают, арестуют. Шел по улице, густо и мягко усыпанной угольным порошком, и боялся поднять глаза. Перед ним шла его длинная утренняя тень.

Мать заставила надеть новую рубаху. Это было всего хуже. Итти в Главное заводов правление таким одуванчиком! Егору хотелось сжаться, стать невидимым, а тут, кто и не хочет, так посмотрит: что за щеголь? Но нельзя и обидеть мать, — может, в последний раз видятся.

Город был шумен — за плотиной, на торговой стороне, кончился базар. Бабы несли корзины золотистых карасей. Степенные кержаки поглаживали на ходу бороды и никому не уступали дороги. Прорысили киргизы, приросшие к коротконогим лошадкам. Манси в звериной коже уныло нес туесок прошлогодней клюквы: видно, никто не купил.

По широкой плотине везли пушку новенькую, — пробовать будут, значит. Слева внизу, где Исеть скрывалась под крышами фабрик и мастерских, — лязг, скрежет, грохот. А справа — спокойный пруд, пахнущий тиной и рыбой. По берегу пруда, в садах, — дома горного начальства. Вот и каменное здание Главного заводов правления.

Егор поднялся в канцелярию. Первая палата, длинная и светлая, тесно уставлена столами. Копиисты, писчики, канцеляристы, подканцеляристы трещат гусиными перьями, стучат кругляшками счетов. «Горные люди» и просители обступили столы, отовсюду слышен приглушенный гул разговоров. В воздухе стоит тошнотворный запах чернил, сургуча и сгоревшего свечного сала.

Лишь несколько ближайших людей оглянулись на яркую рубашку Егора, да и те сразу отвернулись от него, занятые своими делами. Как тут будешь спрашивать: куда обратиться беглому школьнику? Егор потолкался по палате, вышел обратно в сени, — он совсем растерялся.

Толстый купчина вполголоса беседовал с канцеляристом в темном углу сеней.

— Значит, не удастся сегодня?

— И думать нечего.

Услышав часть разговора, Егор замедлил шаги. Дело касалось и его.

— А если доложить?

— Порядок такой, что ни о ком не докладывают. К его превосходительству до полудня прямо итти можно. Да это только так говорится. В той палате сколько народу сидит, дожидается. А они запершись сидят с советником Хрущовым, — пока не кончат, никому нельзя. Дальше — вызванных много. Опять же сегодня шихтмейстеров на частные заводы отправляют. Вы уж завтра наведайтесь.

Купчина вздыхал, крякал и шептал что-то совсем на ухо канцеляристу, а тот глядел в пол и разводил руками.

Егор неожиданно для самого себя сорвался с места, пробрался через толкучку первой палаты и оказался во второй, поменьше и поуже. Здесь вдоль стен сидели горные чиновники в париках, в мундирах. Они развалились на стульях в позах терпеливого ожидания. Прямо — большая закрытая дверь с блестящей медной ручкой. Не замедляя шага, ни на кого не глядя, Егор подошел к двери, взялся за ручку, потянул — дверь открылась.

Худое, обтянутое болезненной желтой кожей лицо с калмыцкими глазами, с жестокими тонкими губами, в рамке большого парика, — только и видел Егор перед собой. Остальное расплывалось в тумане. Он стоял перед главным командиром уральских и сибирских горных заводов — Василием Никитичем Татищевым.

— Кто таков? — быстро и невнятно спросил Татищев.

Точно со стороны услышал Егор свой ответ:

— Егор Сунгуров, арифметический ученик.

— Ну?

— Ваше превосходительство… я… беглый…

— Будешь бит, — быстро сказал Татищев, и тут удивление и гнев немного раскрыли его глаза. — Почему ко мне? А? В полицию. К Арефьеву. Марш!

Егор пошатнулся и окаменевшими ногами сделал три шага к дверям.

— Какого завода? — послышалось ему вдогонку.

— Нижнетагильского, ваше…

— Врешь. Как с Демидова завода? Стой! Ты же казенную школу кончил?

— Да, здешнюю.

— Почему попал на демидовские заводы?

— Я не знаю… Назначили.

— При генерале Геннине?

— Да.

— Кто был учителем в школе?

— В словесной господин Ярцов, а в арифметической поручик Каркадинов.

— Ярцов, говоришь?.. Иди-ка сюда.

Три шага обратно.

— Вот тебе задача: девять возведи в зензус, а потом в кубус.

— Зензус будет восемьдесят один.

— Так. А кубус?

Егор пошевелил губами: «Единожды девять — девять»…

— Кубус девяти — семьсот двадцать девять.