Руда

— Брысь ты! Меня разыскивать нечего: я Походяшин.

У торгового глаза стали круглые, удивленные.

— Максим Михайлович! Прости меня, дурака, — не узнал! Ведь я к тебе ехал. Все мои дела к тебе…

— Ну, с тобой, любезный, я вряд ли дела иметь буду.

Постукивая батожком, Походяшин зашагал в сторону Ямской слободы.

ПОЖАР

Среди ночи сторож на плотине увидел пламя и заколотил в колокол. Медные сполошные звуки набата прыгали по воде заводского пруда, неслись ввысь, летели к горам и лесам.

Мосолов вскочил с постели и приник к окну:

— Сараи горят! Угольные сараи.

Сараи стояли далеко, за плотиной, за плавильными печами. Одевшись кое-как, Мосолов сбежал вниз. Кучер Пуд уже у крыльца — верхом и с хозяйской лошадью в поводу.

Они помчались на огонь, обгоняя мастеровых и работных людей. Мосолов плетью огрел нескольких по спине:

— Торопись! Ленивым — палки! Все на пожар!

Вскачь по поселку, по плотине, потом мимо длинного забора плавильной фабрики. Вылетели на поляну, где было светло как днем. Огонь полыхал с двух концов и в середине вереницы легких навесов, прикрывавших склады сухого отборного угля. Сараи были построены с умом. Именно на случай пожара они стояли не близко один к другому, в промежутках — бочки, всегда полные водой.

Народу сбежалось уже много, но порядку в тушении не было. Мосолов налетел с бранью:

— Чего стоите? Заливай!

— Воды нет.

Мосолов — к бочкам. Все пусты, на каждой щели, следы топора. Так это поджог! Вот почему и загорелось сразу в трех местах!

— Ломай баграми! Растаскивай! Да не раскидывать головни! Спасай те, что не горят еще!

Мосолов был в бешенстве. Но брань вдруг оставил и плеть бросил, схватил багор. Завтра ужо будет всем, а теперь главное — спасти уголь. Без угля печи станут, убытков-то… да и не убытки — разорение!

Впереди всех хозяин завода лез к огню, подавал пример. Рядом — Пуд. Этот сгоряча сломал два багра: тонкие попались. Зато третий багор был гож, и им Пуд свалил со столбов всю крышу сразу.

Народ оживился. Любо побороться с опасной стихией. Любо, превзойти всех удалью и умелой работой. Делать так делать! Застучали топоры, замелькали багры. Люди стали цепью к речке — и по рукам плавно пошли ведра с водой.

Огонь в середине сараев был сбит, но разгорелись пуще огни по краям. Скорее туда!

— Хозяин, оглянись-ка! Твои хоромы горят!

В испуге Мосолов обернулся. Вдали, на бугре поднялось новое зарево, — верно, это пылал его дом.

Прискакал, трясясь на неоседланой лошади, старик — ночной сторож:

— Батюшка, Прохор Ильич! Беда! Тушить некому, все сюда убежали!

Марья Ильинишна упала в обморок, когда женщины во дворе в голос завыли: «Горим! Горим!», когда клубы черного дыма вдруг поднялись вокруг дома и застлали окна.

Очнувшись, она сразу подумала: куда бежать? Открыла глаза — перед ней большой пруд с багровой водой. Стряпка Паша, стоя возле на коленях, брызгала ей в лицо.

— Дура! — сердито сказала Марья Ильинишна. — Набери скорее воды в кадочку!

После этого сёла, повела головой во все стороны и окончательно поняла, что она не в горящем доме и бежать никуда не надо.

Хоромы на бугре полыхали и посылали в небо космы разноцветного дыма. Люди стояли перед ними и не пытались тушить — опоздали!.. Среди работных людей Марья Ильинишна увидела брата. В разодранном кафтане, мокрый, без шапки, он размахивал рука ми и кричал что-то тонко и умоляюще. Марья Ильинишна вскочила и взобралась на бугор, к дому. Ее обдало зноем.

— Не поздно, не поздно! — молил и соблазнял Мосолов. — Снаружи горит, а в хоромах всё цело… Озолочу, братцы!.. От работ вечное освобождение. Крепостного на волю пущу! Ларец на стене… нетяжелый… с пуд, не боле!

Его слушали внимательно, но хмуро. Еще внимательнее оглядывали горящее здание. Бревенчатые стены и крыша пылали жарко, а ворота были совсем огненные. Войти в них, казалось Марье Ильинишне, немыслимо.

— Обманет? — сказал плавильщик в лисьем малахае на голове.

— При всех обещано, — возразил пожилой мастер. — В этом не обманет. И стены, верно, еще не прогорели. Да там дышать нельзя.

— Захлебнешься, конечно. Войти, оно можно, да уж не выйдешь, — подтвердил третий. — Вишь, Прохор Ильич, — не знаю как по-ученому, а по-нашему мастеровому — там воздух выгорел. Нельзя огнем дышать.

Привычные к огневому труду у плавильных печей, они судили деловито, без лишнего страха. И когда окончательно доказали друг другу, что итти в горящий дом им не с руки, плавильщик снял малахай, с силой нахлобучил его снова и сурово сказал:

— Не обмани, хозяин! Вольная! Иду.

Прижав локти, втянув голову в плечи, он побежал к воротам. Еще миг — плавильщик скрылся в дымной пропасти двора. Люди приблизились к огню и умолкли. Подъехала, расплескивая воду, телега с бочкой. Из бочки торчала ручка черпака.

Пожилой мастер первый вытянул черпак и жадно пил из него. Потом каждый подходил и брал черпак. Мосолов стоял перед воротами так близко, что от жара на голове шевелились волосы. Ему поднесли воды, он отмахнулся. Он тянул руки, готовый подхватить драгоценный ларец.

Плавильщик вылетел из ворот дымящийся, но невредимый — и без ларца.