Рудимент

— Как «почему»? Ты, будто, первый день живешь. Да кто же захочет Штатам подлянку кинуть? Ведь если все, что ты надыбал, правдой окажется, надо рвать дипломатию к едрене фене, втыкаешься?

— Ну, и?.. — весело поддакнул я.

— Что «ну»?

— Рвать дипломатию. И что тут такого страшного?

— Как это, что страшного? — разволновался Барков. — Петя, мне на политику накласть и растереть, сам понимаешь, но они обосрутся перед Штатами понты кидать, я тебе зуб даю! Ты что, по телеку не смотришь, как наши им зад лижут?

— Так почему бы не помочь нашим перестать лизать американский зад? — Внезапно мне почудилось какое-то движение в коридоре.

Я подал назад, поводил лучом фонарика. Все двери по левую руку стояли открытыми. Лаборатории, две пустые палаты, комнаты Роби и Тани. В торце коридора, свернувшись калачиком, лежал кто-то в белом, один из дежурных врачей. С такого расстояния я не мог разобрать. Правое крыло тонуло в непроницаемом мраке. Если проехать метров десять к лифту, то путь преградит решетка. Возле нее, совсем недалеко, валялся охранник со спасительной магнитной картой и связкой ключей. Но чтобы открыть путь наружу, я нуждался в человеке с исправными ногами и руками. Я не продумал важный момент. Засовы постов не подчинялись общей схеме безопасности. В случае аварии они потребовали ручного управления.

Косые прямоугольники вечернего света падали из открытых настежь дверей на отполированный пол коридора. Ни малыш, ни Таня не решились выбраться наружу. Вероятнее всего, они даже не проснулись.

На случай, если тут кто-то остался невредим, у меня имелось последнее средство, хотя я его очень не хотел бы пускать в ход. Еще накануне Барков, под моим мудрым руководством, пропустил мне в рукаве провода и закрепил пластырем на ладони пластины самодельного шокера. Если мне встретится кто-то живой и злобный, достаточно протянуть слабую, трепещущую руку. Никто не откажет в помощи несчастному, заплаканному мальчишке-инвалиду.

Я просто могу не успеть прочесть заклинания. Или могу нарваться на наркомана; достаточно даже пары затяжек марихуаны, чтобы действие моих слов резко снизилось. Но руку инвалиду подаст каждый.

Вот только жаль заряда батарей. Мне ведь еще ехать надо.

— Петька, ты это всерьез? А вдруг наши погонят из страны все иностранные фонды? Могут ведь и посольские отношения разорвать. Что тогда будет? Война начнется? Ты чего, Третью мировую затеять собрался?

— А почему ты говоришь о Третьей мировой? — Я еще раз обвел фонариком коридор и двинулся в сторону поста. Барков нехотя поплелся следом. Парню очень не хотелось притрагиваться к телу парализованного Криса, но еще больше он стеснялся опозориться передо мной. Мне вдруг пришло в голову, что я не имею права больше думать только о себе. Я подговорил его на акцию и теперь, как командир, отвечал за подчиненного… — С чего ты взял, Барков, что начнется всеобщая бойня?

— Так арабы, и вообще… — неуверенно протянул он. — Многим только повод дай, начнут линчевать американцев по всему миру. Тихо, слышишь?! Стреляли, вроде…

Мне тоже послышалось несколько приглушенных щелчков, но я никогда не участвовал в военных стрельбах. Только не хватало, чтобы паника Баркова начала передаваться мне!

— Но войны-то не будет, — успокоил я. Луч фонарика уперся в белое лицо Криса. Глаза бывшего морского пехотинца закатились, над впалыми щеками жутко поблескивали синие белки. — Кто попрет против ядерного оружия? Ты за Америку не беспокойся, лучше сними с него браслет и расстегни ремень. — Я не беспокоюсь… — Барков встал на колени и вдруг сделал удивительную вещь. Перекрестился. Я ему не мешал и не подсмеивался. Если у парня сдадут нервы, весь мой план провалится, мы останемся запертыми до подхода свежих сил «противника».

Наконец, замок на решетке щелкнул, и осталось единственное препятствие. Последний непростой маневр — спуск по лестнице, и наружная, двойная дверь. Я уже продумал вариант на случай, если она окажется запертой. Последнюю неделю я тщательно, насколько позволяло присутствие камер слежения, изучил оба выхода и пришел к выводу, что парадный защищен хуже. Пара-тройка хороших ударов углом металлической кухонной вешалки, на которой обычно сохли поварешки и кастрюли… — Барков, кого ты называешь нашими? — Нашими? — удивился мой подельщик. — Ну, я под тебя подлаживаюсь. Ты здесь недавно, для тебя русские — пока что наши. А поживешь подольше, так американцы своими станут. И вообще! — обиделся он. — Чего ты к словам цепляешься?

— Барков, ты ведь не подлаживался, не ври. — Я чувствовал, что первый шок у него проходит, и стремился закрепить моральную победу. Если он снова начнет колебаться в самый ответственный момент, мы погибли. Я понимал, что слишком многого добиваюсь от больного человека, но тупое зомбирование меня тоже не устраивало.

— Ну, не подлаживался… — насупился он. — И что тут такого? Все равно мне наплевать.