Рудимент

Но свирепая соседка начала меня сторониться. Дальше произошло много всякого. Помню, приходил участковый, потому что сын Ангелины поджег двери. Потом арестовали дядю Пашу, он вынес с работы и пропил важную деталь от грузовика. Мама с тетей Лидой и бабушкой ходили на суд его защищать. Бабушка на суде выдала:

— Кровавый молох Меченого катится по России!.. После чего судьи с перепугу дали дяде Паше условный срок, лишь бы не слушать бабушку дальше.

— Венедиктовна, ну ты, бля, прямо как Цицерон! — похвалил вечером дядя Паша, угощая всех рябиновой настойкой.

— Извольте грамотно построить фразу, — мрачно посоветовала бабушка, смакуя алкоголь.

Иногда я думаю, что от бабушки мне кое-что передалось.

Когда они уходили на суд, я подкараулил Ангелину Петровну, не выходя из комнаты. Имелось специальное приспособление, чтобы я мог позвать на помощь в случае пожара или другой беды. Я дернул за веревку, когда эта злобная ведьма возилась в коридоре. Дверь отворилась, и я звонко продекламировал:

— Робин-бобин-барабек, скушал сорок человек. Побег не обезлиствел, зарубка зарастет. Так вот — в самоубийстве ль спасенье и исход? Все бы тебе, Хлопуша, душить да резать! Отчего вы ни разу не захотели, не попытались заглянуть в ту великую книгу, где хранятся сокровенные тайны мироздания? Фарисеи тебя слышат. Робин-бо-бин-барабек, скушал сорок человек. Перешагни чрез парапет чугунный, и даст тебе забвение вода. Робин-бобин…

Немыслимая каша из цитат, непонятным образом отложившаяся в башке шестилетнего паралитика. Я не сумел бы внятно ответить, откуда взялась подобная ахинея.

Но я хорошо представлял, зачем я это делаю.

Мне нравилось, что ей нехорошо.

Соседка застыла с кошелкой и зонтиком в руках. Сквозь дверную щель, из сумрачного коридора на меня уставился ее красный, опухший глаз. Где-то тикали часы. В тот момент она могла бы зайти к нам и запросто придушить меня подушкой. Но пожилая склочница ничего не сделала, она повернулась и ушла. Хлопнула входная дверь.

Я сидел в кроватке, весь мокрый. Пот так и лил, словно мне пришлось катать тачку с углем. Я никогда так не уставал, даже в больнице, где по-всякому сгибают руки и ноги.

Я точно не помню, но вроде бы подлавливал Ангелину Петровну неоднократно. Я ничего специально не сочинял и не записывал на бумажке. Тем более, что пальцы слушались все хуже, а еще начал искривляться позвоночник. Меня отвезли в больницу, и там сказали, что придется носить корсет. Но на корсеты тоже очередь. Так что мне было не до записей. Я вообще вспоминал о своем единственном враге, только когда мы сталкивались вплотную. Но самое любопытное, что соседка меня больше не сторонилась. Она молча выслушивала ту невразумительную белиберду, что я нес, иногда застывала на несколько секунд и уходила.

Иногда Ангелина сама начинала что-то бормотать. Потом она приделала к своему холодильнику замок. Тетя Лида хохотала. Ангелина Петровна заявила ей, что отравить ее не так просто, у них не получится, потому что свою посуду она теперь держит в комнате и проверяет замки.

Периодически они схлестывались на нейтральной территории, с мамой или теткой, но меня это не слишком занимало. Мне купили маленький радиоприемник на коротких волнах. Теперь я мог читать и одновременно слушать мировой эфир. По-прежнему одна лишь бабушка замечала, с какой скоростью я читаю. Еще я разгадывал для нее кроссворды. Удивительно, как у меня не вскипели мозги. В области абстракций бабушка держала явное первенство, но по фактическим понятиям я ее легко обошел. Моя память хранила такие нужные сведения, как названия Камчатских сопок, имена китайских императоров и британских премьеров с датами рождения и смерти. Я ничего не запоминал нарочно. Разве можно выучить латинские клички червей-паразитов, живущих в рогатом скоте?

Кроме того, я начал читать на английском языке. Энциклопедию мне так и не купили, но имелся большой двухтомный словарь. К шестому дню рождения я с великими мучениями одолел роман Агаты Кристи в оригинале и потихоньку начал разбирать, о чем говорят дикторы английских радиостанций. Это не так уж сложно, ведь ежедневно они повторяют одно и то же, не хуже репетиторов. После Агаты Кристи я немедленно замахнулся на собрание стихов лорда Байрона. Слова оказались простыми, но смысл ускользал. Мне хватило благоразумия отложить книгу, но до сих пор, одиннадцать лет спустя, я могу по памяти прочесть половину «Чайльд Гарольда». Маме было не то чтобы наплевать, но она все глубже погружалась в себя. Язык не поворачивается произнести «погружалась в бутылку», хотя это правда.

Спустя семь месяцев маму лишили прав на меня. Несмотря на плач бабушки и вопли тети Лиды, им также не доверили опекунства. Очередная комиссия утешила, что в дальнейшем возможен пересмотр. Но не скоро, потому что мама и тетя Лида дважды попали в вытрезвитель, а бабушку признали немощной.