Рудин

- Ну, что ты скажешь? - спросил Волынцев, как только Лежнев окончил письмо. - Что тут сказать!- возразил Лежнев, - воскликнуть по-восточному: "Аллах! Аллах!" - и положить в рот палец изумления - вот все, что можно сделать. Он уезжает... Ну! дорога скатертью. Но вот что любопытно: ведь и это письмо он почел за долг написать, и являлся он к тебе по чувству долга... У этих господ на каждом шагу долг, и все долг - да долги, - прибавил Лежнев, с усмешкой указывая на post-scriptum. - А каковы он фразы отпускает!- воскликнул Волынцев. - Он ошибся во мне: он ожидал, что я стану выше какой-то среды... Что за ахинея, господи! хуже стихов! Лежнев ничего не ответил; одни глаза его улыбнулись. Волынцев встал. - Я хочу съездить к Дарье Михайловне, - промолвил он, - я хочу узнать, что все это значит... - Погоди, брат: дай ему убраться. К чему тебе опять с ним сталкиваться? Ведь он исчезает - чего тебе еще? Лучше поди-ка ляг да усни; ведь ты, чай, всю ночь с боку на бок проворочался. А теперь дела твои поправляются... - Из чего ты это заключаешь? - Да так мне кажется. Право, усни, а я пойду к твоей сестре - посижу с ней. - Я вовсе спать не хочу. С какой стати мне спать!.. Я лучше поеду поля осмотрю, - сказал Волынцев, одергивая полы пальто. - И то добре. Поезжай, брат, поезжай, осмотри поля. И Лежнев отправился на половину Александры Павловны. Он застал ее в гостиной. Она ласково его приветствовала. Она всегда радовалась его приходу; но лицо ее осталось печально. Ее беспокоило вчерашнее посещение Рудина. - Вы от брата? - спросила она Лежнева, - каков он сегодня? - Ничего, поехал поля осматривать. Александра Павловна помолчала. - Скажите, пожалуйста, - начала она, внимательно рассматривая кайму носового платка, - вы не знаете, зачем... - Приезжал Рудин? - подхватил Лежнев. - Знаю: он приезжал проститься. Александра Павловна подняла голову. - Как - проститься? - Да. Разве вы не слыхали? Он уезжает от Дарьи Михайловны. - Уезжает? - Навсегда; по крайней мере он так говорит. - Да помилуйте, как же это понять, после всего того... - А это другое дело! Понять этого нельзя, но оно так. Должно быть, что-нибудь там у них произошло. Струну слишком натянул - она и лопнула. - Михайло Михайлыч! - начала Александра Павловна, - я ничего не понимаю; вы, мне кажется, смеетесь надо мной... - Да ей-богу же нет... Говорят вам, он уезжает и даже письменно извещает об этом своих знакомых. Оно, если хотите, с некоторой точки зрения, недурно; но отъезд его помешал осуществиться одному удивительнейшему предприятию, о котором мы начали было толковать с вашим братом. - Что такое? какое предприятие? - А вот какое. Я предлагал вашему брату поехать для развлечения путешествовать и взять вас с собой. Ухаживать, собственно, за вами брался я... - Вот прекрасно! - воскликнула Александра Павловна, - воображаю себе, как бы вы за мною ухаживали. Да вы бы меня с голоду уморили. - Вы это потому так говорите, Александра Павловна, что не знаете меня. Вы думаете, что я чурбан, чурбан совершенный, деревяшка какая-то; а известно ли вам, что я способен таять, как сахар, дни простаивать на коленях? - Вот это бы я, признаюсь, посмотрела! Лежнев вдруг поднялся. - Да выдьте за меня замуж, Александра Павловна, вы все это и увидите. Александра Павловна покраснела до ушей. - Что вы это такое сказали, Михайло Михайлыч? - повторила она с смущением. - А то я сказал, - ответил Лежнев, - что уже давным-давно и тысячу раз у меня на языке было. Я проговорился, наконец, и вы можете поступить, как знаете. А чтобы не стеснять вас, я теперь выйду. Если вы хотите быть моей женою... Удаляюсь. Если вам не противно, вы только велите меня позвать: я уже пойму... Александра Павловна хотела было удержать Лежнева, но он проворно ушел, без шапки отправился в сад, оперся на калитку и начал глядеть куда-то. - Михайло Михайлыч! - раздался за ним голос горничной, - пожалуйте к барыне. Они вас велели позвать. Михайло Михайлыч обернулся, взял горничную, к великому ее изумлению, обеими руками за голову, поцеловал ее в лоб и пошел к Александре Павловне.

XI