Рудобельская республика

Освобождены Новогрудок, Волковысск, Гродно. Белосток встретил красных бойцов хлебом-солью. Председатель Временного революционного комитета Польши Юлиан Мархлевский горячо приветствовал красные полки. «Не для того вступают в Польшу наши русские братья, чтобы ее завоевывать, — говорил он. — Нынешнюю войну им навязало польское правительство. Они сражаются прежде всего за мир для себя, ибо только мир даст им возможность возвратиться домой, даст возможность строить новую жизнь».

С конным корпусом Гая по дорогам Польши ехал и комбат Александр Соловей. Он радовался, что идут последние бои, что к осени эти измученные войной хлопцы возвратятся в свои села, возьмутся за плуги и лукошки с зерном. Придет до дому и он. Давно уже осточертело наступать и отступать, в жару и стужу ночевать в поле, столько лет воевать. А пока что… пока что надо первому бросаться в атаку, пробираться во вражеский тыл, ходить в разведку. Его видели в гуще самых горячих схваток, он не столько приказывал, сколько вел людей за собой.

Чем глубже втягивалась Красная Армия в Польшу, тем тяжелее становились бои. Пилсудский мобилизовал всех способных носить оружие. Антанта дала это оружие и во главе польской армии поставила опытного французского генерала Вейгана.

Красные полки в каждом бою несли тяжелые потери. Обозы с боеприпасами и продовольствием отстали в дальних тылах. Уже были видны огни Варшавы, а Пилсудский слал в бой все новые и новые силы. На Висле части Красной Армии вытянулись в тоненькую цепочку, не имели резервов, не успели закрепить занятые рубежи. И, не выдержав натиска превосходящих сил, Красная Армия отступила.

Осенью в ревком принесли заклеенный хлебным мякишем конверт. Химическим карандашом на нем было написано: «Рудобелка, Бобруйского уезда, Роману Соловью».

С весны Романа не было на свете. Ганна перебралась к своей родне в Залесье, как в воду канула и Марыля. Одни говорили, что и ее вместе с отцом застрелил Сымон Говоровский, другие — что убили возле Березовки. А толком никто ничего не знал. Отдавать письмо было некому. Повертел его в руках новый председатель Игнат Жинко.

— Кому же отдать? — спросил у секретаря Карпа Жулеги.

— Кому ты отдашь? Распечатай, да и почитаем, — предложил Драпеза, — может, что про Александра дознаемся. Сколько уж времени прошло — ни слуху ни духу…

Игнат разорвал конверт. На плотной желтой бумаге бойким почерком с писарскими завитушками было написано:

«Уважаемый дядька Роман Соловей!

Письмо пущено 29/VIII 1920 года. Пишет Вам товарищ Вашего сына, командир роты 472-го полка Степан Герасимович.

Мы с Александром Романовичем служили в Бобруйском караульном батальоне, вместе были в Смоленске, били белые банды у Освеи и Режицы, с корпусом товарища Гая наступали на Варшаву. Про отвагу нашего командира Александра Романовича знает весь корпус.

Утром 15 августа товарищ Соловей А. Р. и еще шесть конников прикрывали обоз с ранеными бойцами. На них налетел целый взвод улан, и завязался неравный бой. Долго сражались красноармейцы. Девять улан они положили, но справиться со всеми не хватило сил. Когда погибли товарищи, Александр Романович отбивался один. Уланы окружили его и порубали нашего командира. Даже коня его порубали.

Александра Романовича мы схоронили в молодом сосняке возле местечка Кольно. Это аж по ту сторону Немана. На могиле поставили березовый столбик и написали имя и фамилию.

Не убивайтесь, дорогой дядька Роман. За смерть товарища Соловья мы отомстим мировому капиталу!

Низкий поклон от всех боевых друзей Вашего сына.

Комроты С.  Г е р а с и м о в и ч».

Письмо выпало из Игнатовых рук. Он молча опустил голову. Кто-то тяжело вздохнул:

— И такого человека смерть не пощадила!

— Не смерть, а вороги наши, чтоб их перун побил!

У порога Гэля держала на руках черноокого хлопчика в полотняном чепчике. По ее лицу текли слезы. Заголосила Параска и выскочила из волости.