Рудольф Нуреев. Неистовый гений

«Мы пили белое вино, один бокал за другим. Вы ведь знаете русских: когда они пьянеют, они теряют осторожность. Рудольф воскрешал в памяти ту Россию, которую он помнил и которой ему не хватало. Он много говорил о себе, приводил доказательства своего сопереживания соотечественникам. На рассвете мы расстались добрыми друзьями»^{126}.

Нуреев не хотел, чтобы его поездке придавалось политическое звучание, и Федоровский заверил его:

— Относительно прессы не волнуйтесь. Журналистам будет сказано: «Рудольф Нуреев хочет увидеть свою мать, и эта возможность ему предоставлена. Точка».

И все же у Нуреева был повод для беспокойства. Он по‑прежнему был осужден, и ему по‑прежнему грозило тюремное заключение. Так ехать или остаться? Известия от матери были неутешительными. Ему надо было поторопиться, чтобы застать ее в живых. Решившись наконец, он потребовал некоторых гарантий: виза на двое суток (всего на двое суток — он все еще боялся) и сопровождение двух человек: Жанин Ринге, которая способствовала его приезду во Францию, и Рок‑Оливье Мэстр, высший чиновник Министерства культуры, близкий к руководству Парижской оперы. Условия Нуреева были с легкостью приняты. Чтобы дополнительно защитить себя, он скрепил своей подписью программу пребывания в СССР и отдал один экземпляр французским властям. Страшась самого худшего, он позвонил Джекки Онассис, чтобы попросить ее бить во все колокола, если вдруг случится самое худшее. Что же касается даты отъезда, то даже близким друзьям он сообщил о ней буквально накануне.

Эта поездка должна была носить сугубо частный характер. Никакой прессы, никакого телевидения — так захотел сам Рудольф. Но в жизни не всегда бывает так, как нам хочется.

В субботу 14 ноября 1987 года Рудольф Нуреев поднялся на борт самолета «Эр Франс», вылетающего в Москву. «Он был охвачен страхом гораздо больше, чем обычно, когда летел самолетом, — рассказывала Жанин Ринге. — В московском аэропорту его встретил рой западных журналистов, осаждавших просьбами прокомментировать это историческое возвращение. Руди, натянутый как струна и находившийся в полной боевой готовности, на корню пресекал все „политические“ вопросы и ограничился тем, что по‑английски, по‑французски и по‑русски сказал: „Я очень рад, и причина моей радости в том, что скоро я увижусь с матерью и сестрами“^{127}. Затем он сел в машину французского посольства. Было 14 часов 30 минут. В сопровождении брата и сестры Романковых, друзей его юности, специально приехавших из Ленинграда, Рудольф и два его «ангела‑хранителя» покатили по Москве.

В 22 часа старенький аэрофлотовский «Туполев» взял курс на Уфу. Из‑за разницы во времени в столице Башкирии было уже два часа ночи. В аэропорту Нуреева ждали сестра Разида с двумя сыновьями, двадцатипятилетним Виктором и восемнадцатилетним Юрием, а также двадцативосьмилетняя Альфия, дочь Лилии. «Это была странная встреча, — вспоминала Жанин Ринге. — Не было ни слез, ни каких‑либо бурных эмоций. Только букет цветов, как обычно в России, и поцелуи»^{128}. Разида оставила своего брата в отеле «Россия» и сказала, что утром они поедут к матери.

После встречи с Фаридой Рудольф был мрачен и ничего не хотел рассказывать своим друзьям. Затем он предложил им прогуляться по городу. В старом районе Уфы, где еще сохранились деревянные избы, он немного ожил. Но волнующего узнавания не произошло. От дома, где он провел свое детство, ничего не осталось, на его месте возвели многоэтажное бетонное здание. По странному совпадению в школе, где он учился, теперь работала школа танцев; войти внутрь не удалось, потому что было воскресенье. Нуреев хотел навестить своих муз, Удельцову, Войтович и Воронину, но никого из них не оказалось дома. Зато удалось попасть в уфимский театр. Нуреев поднялся на сцену, испытывая сложные чувства: он начинал здесь еще статистом и вот вернулся, но уже совсем в другом качестве.

После театра (он был в нем днем) Рудольф собирался пойти на мусульманское кладбище проведать могилу отца, но в последний момент передумал: слишком много снега… и в любом случае, пора возвращаться.

Подробности встречи Нуреева с матерью стали известны позднее. Прежде всего он был поражен бытовыми условиями своей семьи. В двух крохотных комнатах проживали пять человек: Фарида, сестра Нуреева Лилия, у которой к этому времени было совсем плохо с головой, и Альфия, дочь Лилии, с мужем Олегом и сыном шести лет.

Во время небольшого застолья, организованного Альфией, все были очень смущены. Никто не знал, о чем говорить.

Фарида в застолье не участвовала. Разида ввела брата в комнату матери. Рудольф увидел маленькую старушку, лежавшую в постели, морщинистую и слабую; говорила она с большим трудом. Понадобилось время, чтобы он оправился от увиденного. Разида спросила мать, узнает ли она своего сына, и Фарида еле слышно прошептала:

— Разве такое может быть?

Рудольф не разобрал и вопросительно посмотрел на сестру.

Та объяснила:

— Мама думает, что у нее галлюцинации.