Руина

Но в Крым нельзя было ехать с пустыми руками, а у Дорошенко уже не было ничего… В Чигирине наступала такая нищета, что даже гетман нуждался в самом необходимом. Кладовые, каморы гетманские все были пусты…

Впрочем, у Дорошенко в Чигиринском замке находилось еще пятнадцать пленных, и вот страшная мысль — послать этих пленных в «басарынок» татарскому хану — овладела его душой.

Когда Мазепа узнал об этом решении гетмана, ужас охватил его. Но напрасно умолял он гетмана оставить эту мысль, Дорошенко стоял на своем — другого выхода у _/ него не было, а отказаться от своей мысли он не мог.

— Я возвращу их потом… я выкуплю, — повторял он на все убеждения Мазепы, — другого нет у меня ничего…

Для охраны Мазепы гетман дал ему в провожатые девять татар из находившегося еще при нем татарского отряда.

Дорошенко еще раз передал Мазепе устно свои наставления и горячо прижал его к своей груди.

— Ты единственный у меня друг, — произнес он дрогнувшим от внутреннего рыдания голосом, — все отняли у меня… Нищий, нищий я! Только ты еще оплакиваешь меня, несчастного. И за твою беспримерную любовь — я могу заплатить лишь слезами! Но поезжай, друже, хотя я знаю, что я лишь тешу себя несбыточной надеждой, — я сердцем чую, что уже конец, конец всему… Все вижу, все знаю… Чую, что и ты уже не возвратишься ко мне…

— Гетмане, гетмане! — вскрикнул с ужасом Мазепа.

— Не бойся, — отвечал с горькой улыбкой Дорошенко, — не потерял я рассудка. На горе, он еще тлеет в этом черепке. Но прощай, прощай, мой останний, мой верный друже! — Дорошенко крепко обнял Мазепу. — Поезжай… будь счастлив!

— Клянусь тебе, я не покину тебя, гетмане! — произнес с чувством Мазепа, припадая к руке Дорошенко.

— Покинешь, покинешь, — гетман еще раз сжал Мазепу в своих объятиях и произнес отрывисто, не глядя на Мазепу: — Об одном лишь прошу: не проклинай меня!..

Быстро промелькнули перед Мазепой опустевшие села и хутора Украйны. Отряд двигался со всей возможной быстротой, но Мазепе эта быстрота казалась недостаточной, и он беспрестанно торопил своих спутников. Кроме необходимости поспеть поскорее в Крым, им руководило еще и другое чувство. Этой безумной скачкой он словно думал уйти от своих мыслей, от самого себя!

Но это ему плохо удавалось. Словно какой-то страшный кошмар, двигались за ним и христианские пленники, которых он должен был сам отвезти в дар крымскому хану.

Правда, это были ляхи — исконные враги казаков, но это не уменьшало терзаний Мазепы — это были христиане, и он сам должен был предать их в руки басурманам.

Путники достигли южной границы Украйны и въехали в безбрежные Дикие поля. Здесь уже отряд двигался медленнее. Тишина и величие степи подействовали как-то успокоительно на Мазепу; мало–помалу к нему возвратилась его обычная способность владеть собой и трезво смотреть на действительность. Мазепа взвешивал хладнокровно в своем уме все шансы Самойловича и Дорошенко, и для него уже не оставалось никакого сомнения в том, что дело Дорошенко проиграно, и проиграно бесповоротно.

Разум твердил Мазепе, что оставаться дольше с Дорошенко безумно, преступно, а сердце сжималось от боли и тоски при одной мысли о возможности покинуть несчастного, одинокого, оставленного всеми гетмана.

Но, кроме этих политических соображений, был еще один неразрешенный вопрос, который, главным образом, мешал Мазепе принять то или другое решение. Было одно тайное побуждение, заставившее Мазепу принять поручение гетмана, — это непобедимая тоска по Галине, которая только и могла находиться в Крыму. Конечно, он мог бы отпустить пленников и явиться сам в Крым, но гетман дал ему, в качестве конвоя, вместо казаков татар, и они ни в каком случае не допустили бы подобного поступка. Конечно, Мазепа мог бы уйти от них сам, бежать, скрыться, но тогда он уже не мог бы появиться в Крыму и искать там Галину. Прибывшие татары рассказали бы хану о его поступке, а без ханской помощи все его поиски не могли бы дать никаких результатов.

В таких безрадостных размышлениях продолжал Мазепа свой путь. Уже с неделю ехали они чистой степью, не встречая никого на своем пути. По расчету Мазепы, они уже должны были приближаться к татарским полям. Был ясный летний день. Кругом сияла степь своей величавой красотой, но Мазепа не замечал ничего; устремивши угрюмый, неподвижный взгляд в луку седла, он вполне погрузился в свои печальные размышления, как вдруг чей-то громкий голос заставил Мазепу прийти в себя. Мазепа вздрогнул, оглянулся и увидал, что к нему подскакал один/ из сопровождавших его татар.

— Что случилось? — обратился он к нему отрывисто, предчувствуя уже что-то недоброе.

— Какой-то отряд показался впереди, спешит прямо на нас!

Мазепа взглянул по указанному направлению; действительно, на горизонте виднелась черная линия, которая быстро растягивалась, приближаясь к ним.

— Уж не наши ли? — продолжал татарин.

Мазепа промолчал, другая мысль шевельнулась у него в душе: «Не запорожцы ли?»

Теперь ему приходилось страшиться больше своих единоверных братьев, чем татар — исконных врагов казаков.