Руина

— Здесь, пане кошевой, ее отбили у татар твои запорожцы, и негодяй Тамара здесь… Хочу просить у тебя об одной милости: если мне суждена смерть, то хоть перед смертью окажи мне ее: дозволь мне самому рассчитаться с этим Иудой, сто раз наступавшим на мою жизнь, погубившим Сыча, которому я обязан жизнью…

— Так, знаю… Я хотел его посадить на кол, но пусть будет по–твоему! — Сирко встал и зашагал по хате, задумчиво покручивая свой ус. Видно было, что он обдумывал что-то. Мазепа молча стоял, ожидая решения Сирко.

— Слушай, казаче, — произнес он наконец, останавливаясь перед Мазепой и опуская руку на его плечо. — Тяжко виновен ты перед отчизной, но верю, что ты послужишь ей на пользу и именем ее прощаю тебя. Живи же здесь с нами. Что же до Галины, то послезавтра, в воскресенье, мы обвенчаем вас.

На другой день, рано, Сирко прибыл с старшими запорожцами в укрепление, где помещались все освобожденные от татар пленники. Расцеловавши крепко Галину, он нежно усадил ее подле себя и приказал привести на площадь Тамару. И казаки, и бранцы, слышавшие уже о злодействах этого негодяя, заполнили всю площадь, ожидая суда кошевого. Через несколько минут на площади показался небольшой кортеж: посредине шел Тамара, закованный по рукам и ногам; бледный, дрожащий, он едва передвигал ноги. Когда же его поставили перед Сирко и взгляд его упал на Мазепу, последние силы оставили его…

— Милосердья… милосердья, — пролепетал он цепенеющим языком и, упав на колени, протянул руки.

— Нет тебе милосердья, Каин, Иуда! — произнес сурово Сирко. — Ни у нас, ни на небе! Вот твой судья, — указал он ему на Мазепу, — проси его, если повернется на то твой язык.

Тамара понял, что над ним прочли его смертный приговор. Он хотел сказать что-то, но язык уже не слушался его. Бледный, дрожащий, с прилипшими ко лбу волосами и отвислой губой, он был так гадок в эту минуту, что Мазепа невольно отвернулся в сторону.

— Нет той пытки на свете, которая стоила бы тебя, Иуда, — произнес он сквозь зубы, — но ты был казаком: бери саблю и защищай свою жизнь! — С этими словами Мазепа швырнул Тамаре саблю и обнажил свою. Казаки расковали Тамаре ноги и руки; еще раз хотел было он броситься к ногам Мазепы, но, встретив его строгий взгляд, понял, что для него все уже кончено, и схватился дрожащими руками за саблю.

Бой продолжался недолго. Через минуту Тамара уже лежал на земле с разрубленной головой.

— Возьмите его, — произнес сурово Сирко, обращаясь к казакам, — и выволочите его подальше в степь. Пусть волки и дикие звери растерзают этот нечистый труп. А ты, Мазепа, созывай всех казаков к себе на свадьбу. Да пусть Галина выберет себе и свитылок и дружек, много есть теперь у нас, слава Богу, красавиц дивчат. За посаженого батька примите меня, а посаженой матерью будет наша славная матка — Запорожская Сечь.

Услышав эту новость, Галина вся зарделась от радости и бросилась целовать руки Сирко, но последний обнял ее и, крепко поцеловав в губы, передал с рук на руки Мазепе.

— Бери же ее, — произнес он торжественно, — и храни теперь, как зеницу ока: видно, сам Бог хотел, чтоб вы достались друг другу, когда свел вас здесь, на Запорожской Сечи.

Вечером, поздно, когда Мазепа собирался уже ложиться отдохнуть, за ним пришел казак и объявил ему, что пан кошевой требует его к себе. Предполагая, что Сирко хочет поговорить с ним насчет завтрашнего дня, Мазепа охотно и весело последовал за казаком; но Сирко встретил его крайне встревоженно.

— Вот что, друже мой… Пронюхал Самойлович, что ты находишься у нас на Запорожье, и прислал сюда своих казаков, требует, чтобы я немедленно отправил тебя к нему. Но ты не тревожься, — произнес он торопливо, заметив, что Мазепа хочет сказать что-то, — тебя мы не выдадим.

— Спасибо тебе, батьку, — проговорил с чувством Мазепа, — но на этот раз исполни волю Самойловича и отпусти меня.

— Никогда! — вскрикнул было запальчиво Сирко. — Товарища я не выдам.

Но Мазепа продолжал поспешно:

— Не бойся за меня, пане кошевой; Самойлович не сделает мне никакого зла, он приглашал меня уже много раз перейти к нему на службу, но не мог я до последней минуты покинуть Дорошенко; теперь же, когда сам Господь вручил обе булавы в руки Самойловича, мне больше нечего делать у несчастного гетмана моего; продолжать дальше борьбу и бесполезно, и безумно; нам надо употребить теперь все усилия, чтобы скрепить обе булавы в одной руке, хотя бы и в руке Самойловича; но надо также, чтобы на стороже подле него стоял верный человек, который следил бы за ним и в случае чего оповещал бы братчиков в Сечи о грозящей беде.

— Твоя правда, друже, — ответил с чувством Сирко, обнимая Мазепу. — В таком случае поезжай к Самойловичу, не стану удерживать тебя.

Так как по обычаям Запорожья женщина не имела права вступать в Сечь, то решено было венчать Галину и Мазепу в степи.

С раннего утра на зеленую степь, облегавшую Запорожье, начали собираться разодетые, разукрашенные по–праздничному и старые, и молодые сечевики.