Руины стреляют в упор

Страшно было думать, что попали они в СД потому, что изменил один из подпольщиков — Суслик. Знали они его как активного и честного работника, но мало кому было известно, что он слишком уж любил чарку. Правда, на глаза своим товарищам по подполью пьяным Суслик не попадался. Однако при случае он мог нализаться так, что еле ноги держали.

Подпольщики не учитывали этой слабости Суслика и поручали ему ответственные дела. Он многое знал, что следовало знать только очень надежным людям.

Накануне ареста Суслик вернулся с берега озера Палик, из партизанской бригады, куда он носил очень ценные сведения о враге, добытые подпольщиками. В отряде ждали очередную группу военнопленных. Обо всем этом Суслик при встрече сообщил Ковалеву и Шугаеву. Все трое договорились на другой день встретиться у Богданова и обсудить детали отправки людей в лес.

После этого Суслик зашел в закусочную и так напился, что даже начал целоваться с агентом шуцполиции. Расчувствовавшись, он по секрету признался шпику, что он и есть тот самый подпольщик, за голову которого фашисты обещают дорогую плату. Из закусочной Суслика сразу потащили в шуцполицию, а оттуда в СД.

Били его недолго. Уже через каких-нибудь полчаса, раскисший, растирая окровавленное лицо, он начал называть имена членов комитета, активистов-подпольщиков и явочные квартиры. Тут же он выдал и Ковалева, его клички, сказал, где можно найти секретаря горкома.

Это был самый тяжелый удар по горкому.

Суслика под страхом смерти принудили водить гестаповцев по городу, показывать подпольщиков и их явки.

В день ареста Ковалев вместе с Шугаевым и Богдановым обходили явочные квартиры, чтобы предупредить подпольщиков о провале. Одновременно готовили отправку большой группы минчан в партизаны. Проголодавшись, они решили зайти к Богданову позавтракать. Домик, огороженный штакетником, стоял на Комаровке. Два окна выходили на улицу, одно — во двор. На окнах — занавески. По договоренности, в случае опасности отец Богданова должен выйти во двор и рубить дрова. На этот раз во дворе никого не было, и хозяин пригласил Ковалева и Шугаева в дом.

На скамейке возле стола они увидели Суслика. Он сидел, понуро опустив голову. С обеих сторон скамейки стояли незнакомые в штатской одежде. Как только подпольщики переступили порог, сзади у них раздался приказ:

— Ни с места! Руки вверх!

Пришлось поднять руки. Те, что стояли рядом с Сусликом, подбежали и начали старательно обшаривать арестованных. Вытащили из карманов все, что там было. О побеге или сопротивлении нечего было и думать. Суслик сидел молча, опустив глаза.

— Кто такие? — обратился к нему гестаповец, показывая на арестованных.

— Ковалев, Шугаев, Богданов...

— Негодяй! — вырвалось у Ковалева. — Слизняк! Гнусный слизняк!

— Подожди, и ты слизняком станешь... — будто в оправдание отозвался Суслик.

Арестованных заковали в кандалы и повели. На перекрестке их ждали гестаповские машины.

Вот так и очутились они в лапах СД, в этих мрачных и сырых комнатах, на стенах которых виднелись пятна человеческой крови.

Нестерпимая обида обжигала сердце. Как это они раньше не разглядели Суслика, не разгадали его трусливую, мелкую душонку? И какие же они были доверчивые... Во всех совещаниях комитета участвовал этот слабовольный человек... Всех ли он выдал? Может, кто-нибудь еще остался на свободе, чтобы продолжать партийное дело?

Пока не выяснится вся картина предательства, Ковалев решил ничего не признавать, от всего отказываться. Не торопились и гестаповцы. Они надеялись такой же легкой ценой добыть показания и от Ковалева. И он, страдая от бессилия, стоял возле холодной стены. За спиной менялись постовые. Стучала пишущая машинка. Ковалев временами видел, как через зал, подняв воротники, надвинув на глаза шляпы или шапки, шмыгали какие-то типы. Гестаповцы подготовили из числа предателей и разных преступников свору своих шпиков. Предатели Родины, для которых не существовало ничего святого, кроме денег, преданно служили своим хозяевам, за ничтожные марки продавая честных людей. Когда такой негодяй пробегал мимо, на душе становилось еще более горько.

Подкашивались усталые ноги. Пятна на стене то исчезали, расплываясь, то снова возникали перед глазами. Ковалев попробовал пошевелиться, изменить позу, но получил удар прикладом автомата и, сдерживая себя, застыл, зажмурив глаза.

Тогда в памяти снова вставала картина ареста, и сердце загоралось ненавистью и презрением к предателям.

Только ночью повели на допрос в соседнюю комнату. Допрашивал следователь СД Фройлик. Это был опытный фашистский контрразведчик. Он умел вытянуть из человека показания, дознаться даже о том, что человек прячет от самого себя.

— Ну, Ковалев, познакомимся. Твое настоящее имя и отчество — Иван Кириллович. Клички твои — Невский, Стрельский, Иван Гаврилович. Правильно?

Ковалев молчал.

— Ты до прихода сюда доблестной германской армии был секретарем Заславской коммунистической организации. Правильно?

Снова молчание.

— Ты что — от страха язык проглотил? Или, может быть, нужно его промассажировать? Мы это умеем хорошо делать...