Руины стреляют в упор

Жан видел, что происходит с Фридой. Ее нужно было поддержать. А тут у самого неизвестно в чем держится душа. Только кусочки шоколада, хлеба или сахара, которые Фрида передавала ему, поддерживали жизнь. Самого дорогого — воды — она не могла передать столько, сколько требовал обессилевший Жан.

Если в таком положении опустить руки, раскиснуть — смерть. За жизнь нужно бороться.

«Дорогуша! — высказал он ей свои мысли. — От всего сердца благодарю, милая! Ты знаешь — будь груба с арестованными, ругай, не открывай, чтоб он в тебе больше был уверен, а он, дурак, любит, если кто с нами груб. Побольше кокетничай с ним.

Далее прошу больше воды, так как вода — это и пища моя. Меня удовлетворяет внизу... Может быть, как-нибудь там напьюсь. Здесь я все вытираю. У тебя есть возможность положить и хлеб или еще что-нибудь наверх к решетке или просто бросить.

Если бы ты его обработала и была бы камера свободная на той стороне, было бы очень хорошо для плана. Ну, а если нет, то и так сойдет.

Прошу, дорогуша, будь смелая и решительная. Крепко целую. План завтра».

Иногда удавалось передать ей несколько записок в день. Этого требовали интересы дела. Чем ближе был решающий момент, тем больше волновалась Фрида. Она даже изменилась в лице: красивые серые глаза глубоко запали в глазницы, черные тени легли под ними, нервное напряжение чувствовалось в каждом движении девушки.

Были удобные моменты, когда она могла выпустить его из камеры. Тогда он быстренько прошмыгнул бы в уборную, надел бы там халат или комбинезон с нашивками, хорошенько вымазал бы лицо машинным маслом и бензином, и его могли бы принять за одного из рабочих, которых ежедневно приводят сюда из гетто. В толпе евреев он под конвоем вышел бы за ворота тюрьмы. А там уже и свобода!

Требовалось только одно: когда выйдет начальник и арестованные гестаповцы будут сидеть в камере — открыть Жану дверь, выпустить его и запереть на замок пустую камеру, чтобы гестаповцы не догадались о побеге. А они не скоро спохватились бы — только когда нужно будет вести узника в уборную.

И все же она не отважилась открыть ему дверь. Ей казалось, что даже из запертой камеры латыши следят за нею и ждут момента, чтобы выдать ее.

А время шло, и силы покидали Жана. Но он набирался терпения и продолжал переписку:

«Дорогуша! Прошу убедительно достать мне обязательно и неотложно резиновой трубки 25 — 30 сантиметров. Без воды умираю. И будь смелой, латыши сами помогают. Когда моешь пол, сначала поставь банку с водой на окно и плесни мне под дверь, я хоть с пола. Когда они меня в уборную погонят, в это время можно и хлеб и воду под подушку».

Резиновую трубку ему сразу же передала Янулис. Это была обыкновенная трубочка от пульверизатора.

Теперь Фрида по нескольку раз в день мыла пол в коридоре, где сидел начальник. Старательность и трудолюбие этой девушки нравились шефу, и он никогда не запрещал ей лишний раз навести чистоту.

Она умышленно разливала воду по всему полу так, чтобы начальник вышел за дверь.

— Вы простите меня, пан начальник, — наивно глядела на него своими большими серыми глазами, — я, должно быть, мешаю вам... Но я быстренько...

— Хорошо, можешь мыть, я побуду за дверью.

Как только он выходил, Фрида ставила банку с водой возле камеры Жана. Из дверной щели высовывалась резиновая трубочка и опускалась в воду. Жан жадно сосал, тянул воду изо всей силы.

Фрида становилась так, чтобы загородить собою банку на тот случай, если начальнику вздумается вернуться. Тогда стоит ей кашлянуть, и Жан мгновенно спрячет трубку.

Но все обходилось удачно. Жану стало легче жить. Каждый день с воли ему что-нибудь передавали. И хотя еды было чрезмерно мало, но он уже не мог умереть с голода.

Однажды Фрида пришла с работы домой особенно возбужденная. Саша перевернул ее душу. Прежде в сердце была одна черная безнадежность и страх перед неизбежной смертью. Теперь и у нее родилась жажда борьбы и мести врагу. Хотелось высказать свои мысли и чувства той женщине, которую она никогда в жизни не видела, но которую глубоко уважала за то, что она продолжает на свободе дело Саши. Фрида решилась написать ей откровенно:

«Шурочка!

Прочитала ваше письмо. Оно меня так тронуло за сердце, что я не выдержала и залилась слезами. Ведь я не сплю ночами, днем не могу работать, думаю только о спасении такого очень ценного человека — человека особенного. Таких, как он, у меня было очень мало, так как это настоящий герой, терпит такие пытки — голод, жажду — и «ничего, никогда, никому» — его девиз.

Я как могу — поддерживаю и решила: если что случится со мной, последую примеру «С» — ничего никому.

Была как-то зимой приведена девушка — звали ее Зина Пугачева. Ее, как видно, взяли при выполнении задания. Ее привели в камеру, и она сказала окружающим, что, как бы ее ни мучили, ни били, она будет как Ленин. Ее замучили — не выдержала побоев, ночью же умерла, но ни слова...