Руины стреляют в упор

Несколько часов над станцией бушевал огонь, слышалась стрельба. Вокруг метались эсэсовцы, ища диверсантов. По городу поползли слухи, что на Минск сброшен советский десант и на железнодорожном узле идет бой...

Где бы в эту минуту ни были подпольщики, они с радостью любовались, как полыхает огнем вокзал. Значит, хорошо потрудился кто-то из их товарищей!..

Группа, работавшая в депо, не только радовалась успеху товарищей, но и сама делала все для того, чтобы паровозы чаще портились. Держались подпольщики вместе — слесари Шкляревский, Шатько, Девочко, Богатель, техник Нитиевский. Легче организовать диверсию, если рядом только свои.

В депо пригнали неисправный паровоз. Нитиевский, осмотрев его, нашел поломки даже там, где в действительности их и не было. Чем больше простоит локомотив в депо, тем меньше военных грузов перевезет он на фронт.

Работали не торопясь. Правда, делали вид, что все очень озабочены, суетились, даже покрикивали друг на друга — подгоняли, а паровоз все стоял...

Когда задержка стала очень подозрительной, кое-как отремонтировали поврежденные детали. Но перед самой отправкой Константин Девочко насыпал в подбивки букс песку.

Через два дня тот же паровоз снова притащили в минское депо.

— Что с ним? — удивленно, будто бы ничего не зная, спросил Нитиевский немецкого машиниста.

— Около Бреста буксы сгорели, — ответил тот.

Снова начался затяжной ремонт.

И так почти каждый день — если не песок, то металлические стружки, наждак каким-то таинственным для немцев образом попадали в масло или прямо на паровозные буксы, в подбивки, то вдруг в пути масло загоралось. Правда, такие диверсии не вызывали столько шума и суеты у гитлеровцев, как взрывы мин, но в общем деле и они что-то значили.

Борьба непрерывно нарастала, принимала все новые и новые формы. Тесней становилась связь железнодорожников-подпольщиков с партизанским отрядом Василя Воронянского, где комиссаром был Макаренко. Словно челнок, сновал между отрядом и железнодорожным узлом партизанский связной Саша.

О нем нужно сказать особо.

...Сколько еле приметных партизанских тропинок, проложенных совсем детскими ногами, скрывали от вражеских глаз родные белорусские леса и дубравы, пущи и перелески! Сколько раз в жару прятались в их тени юные разведчики и связные! Какими манящими, желанными и любимыми были они, леса и пущи, для партизан и зимой, когда приходилось пробираться из оккупированного города!

Среди тех, кто горячо любил родные дубравы, пущи и перелески, был и юный партизанский связной Саша. Мне неизвестно, жив он теперь или нет. Может быть, работает где-нибудь на родной земле, которую заслонял тогда своей исхудалой грудью подростка, и только иногда, в свободное время, рассказывает теперь своим детям о боевых годах. А может, погиб в бою или в застенках СД? Ни фамилии его, ни откуда он родом никто из бывших подпольщиков не знает. Только осталось в их памяти имя Саша.

Был он невысокого роста, всегда подтянутый, ловкий. Перешитая, с чужого плеча шинель его была подпоясана широким военным ремнем, из-под сдвинутой немного набок буденовки светилось круглое личико с пытливыми, любопытными глазами. Вот таким он и остался в памяти подпольщиков — маленький храбрый солдат великой партизанской армии.

Всякий раз, когда нужно было привести из города новое пополение, Александр Макаренко посылал своего юного тезку и был уверен, что все обойдется хорошо. Саша знал адреса явочных квартир. Приходил в город, устраивался и ждал, пока подпольщики подготовят и соберут людей для отправки в лес. Обычно группа подбиралась небольшая — человек семь-десять надежных, хорошо проверенных рабочих. Всем им заготавливались документы, необходимые для выхода из города. Отправка приурочивалась к базарному дню. Тогда в общей толпе крестьян и выходили в лес железнодорожники.

Саша шел впереди. Маленький, до смешного серьезный, он и походкой своей хотел быть похожим на военного. Тайна, которую он должен сохранять, сложность обстановки, в которой он действовал, придавали романтическую окраску его детским чувствам, и порой он сам, видно, не мог разобрать, то ли он действительно воюет, то ли играет в большую, тяжелую и опасную игру. Взрослые подпольщики нередко видели, как ухарски задорно блестят его глаза, как хочется ему выкинуть по-мальчишески какую-нибудь штуку. Но сложная жизнь вынуждала держать себя в узде, и мальчик быстро гасил свой задор и опять становился по-взрослому серьезным и рассудительным.

Особенно подтягивался и настораживался он при встрече с полицейскими постами и патрулями. Ни одного лишнего слова не срывалось с его губ, ни один мускул на его круглом личике не выдавал внутреннего напряжения. Смотрел Саша в глаза полицейским открыто, смело, не моргая, отвечал на все их вопросы бойко, решительно, не задумываясь, но коротко, скупо.

— Куда прешься? — хватал его за воротник полицейский.

— Пусти, дяденька, домой иду, — пытался он выскользнуть из цепких лап.

— Где живешь?