Руины веры

Делаю круг по камере, размышляя. Вчера меня притащили сюда и заперли. Никаких допросов, никаких признаний. А значит, что все это ждет меня сегодня. Не волнуюсь и даже не испытываю особого интереса, что со мной сделают за покалеченного Боба. Угрызений совести не испытываю. Но знаю, в Нижнем мире за лишение человека глаза наказание может быть даже суровее, чем за убийство, потому зрение важно для производства и влияет на трудоспособность, а сама человеческая жизнь здесь не в цене.

Делаю еще несколько бессмысленных кругов и снова усаживаюсь на койку, опускаю лицо на ладони. Руки пахнут затхлой водой, фыркаю и убираю ладони от лица.

Щелкает замок, и дверь с неприятным скрипом ползет в сторону. На пороге появляется охранник в сером комбинезоне. Это рослый молодой детина с соответствующим его должности и положению взглядом — смотрит на меня как на пустое место, едва ли замечая вовсе.

— На выход, — у него оказывается хриплый голос, то ли от болезни, то от большого количества сигарет. Сигареты — прерогатива Нижнего мира, в Верхнем никто давно не курит. Последние пятьдесят лет это считается увлечением плебеев, аристократы слишком дорожат своей жизнью и здоровьем.

Встаю, поправляю кепку, опускаю руки в карманы и послушно выхожу из камеры.

— И без глупостей, — предупреждает меня.

Не отвечаю. Каких глупостей он от меня ждет? Попытки побега? Это даже не смешно, мне не дадут покинуть и этаж.

Мы идем длинными коридорами. Я впереди. Мой проводник сзади. Шагает молчаливой тенью, только изредка открывает рот, чтобы сказать, куда повернуть. Меня это устраивает, если уж взбредет в голову пообщаться, точно подыщу себе собеседника поприятнее.

Мы останавливаемся перед очередной дверью, такой же серой и безликой, как и все здесь. Охранник прикладывает ладонь, и дверь ползет в сторону, открывая не слишком большой, зато ярко освещенный кабинет. Свет, льющийся с потолка, такой яркий, что приходится зажмуриться. Чувствую себя кротом, не привыкшим к свету. Днем я на улице не бываю, а в помещениях всегда экономят электричество, и даже на наш огромный цех на заводе под потолком горит не более десяти лампочек.

В кабинете двое: один молодой, здоровый, плечистый, в таком же сером комбинезоне, как и тот, который сейчас стоит за моей спиной, второй — значительно старше, меньше, худее и в синем. В Нижнем мире все худые из-за недоедания, но этот тип другой. Маленькие злые глаза смотрят на меня, будто я отвратительная букашка, усевшаяся на его сапог. Понимаю, что он худ и сгорблен от своей злобы и ненависти ко всему живому, а вовсе не из-за лишений.

Синий здесь, явно, главный. Один властный кивок, и крючковатые пальцы моего провожатого больно впиваются в мое плечо и силой усаживают на стул возле такого же серого, как и всё, стола. Молчу и не сопротивляюсь. Что может один подросток против троих, пусть один из них и не отличается атлетическим телосложением?

Усадив меня, конвоир, так же молча, покидает кабинет, а дверь за ним закрывается. Остаюсь с двумя обитателями помещения, и ни один из них не выглядит дружелюбно.

На столе нет ничего, кроме одиноко лежащего на нем планшета. Синий подходит, берет его в руки и гнусавым голосом зачитывает кусочек из моего досье:

— Кэмерон Феррис. Дата рождения: 29.02.2621. Пол: мужской. Особые приметы: родимое пятно слева под ребрами… — на этом он останавливается и выразительно приподнимает бровь. Не успеваю и моргнуть, как меня снова силой ставят на ноги, а затем задирают рубашку. Синий противно причмокивает губами. — Да, пятно есть, — констатирует он. — Сади обратно!

Серый давит мне на плечи, заставляя опять плюхнуться на твердый стул. Смотрю на Синего, даже не пытаясь скрыть ненависть во взгляде.

— Зачем ты напал на Роберта Клемменса? — задает вопрос старший.

К чему этот спектакль? И я, и он понимаем, что мои показания ничего не значат. Боба боится весь цех, все они скажут, что Боб - невинная жертва, дабы им не прилетело от него в ответ. А я — уже дело решенное.

Тем не менее, отвечаю:

— Это была самооборона.

Здравый смысл подсказывает, что лучше молчать, иначе каждое мое слово может и будет использовано против меня… Нет, не в суде, а здесь и сейчас. И если не выйду из допросной, никто не удивится. Сопротивление стражам порядка — частая эпитафия в наше время.

Проклинаю себя, надо было все-таки заткнуться, потому что при моих словах Синий расплывается в хищной улыбке.

— А Роберт говорит, что все было наоборот, — он стучит пальцем с неровно остриженным ногтем по планшету, в котором, очевидно, сохранены показания. — Ты подкараулил его и напал. То же самое подтверждают остальные работники цеха.

На этот раз мне хватает ума промолчать. Казнят или упекут пожизненно за решетку, как папу, но мои слова, точно, ничего не изменят. Мама в таких случаях говорила: “Бог им судья”. Но вот только в Бога я верю теперь еще меньше, чем в справедливость.

Синий устало вздыхает, а его взгляд неожиданно смягчается. Он кладет планшет на стол и толкает ко мне: