Рук Твоих жар (1941–1956): Воспоминания

Для того, чтобы покончить с позорным антисемитским предрассудком, надо прежде всего покончить с ненормальным положением, в котором находятся евреи. Они, как и всякий народ, должны иметь свой национальный оплот, свое государство, где они могли бы жить нормальной трудовой жизнью. И тогда всякий повод для антисемитских предрассудков исчезнет навсегда.

Русских многие узбеки ненавидели не меньше, чем евреев. В дни гитлеровских побед среди некоторых узбеков была в ходу такая фраза: «Придут немцы — будем еврейской кровью крыши мазать, а русской кровью пороги мазать».

И опять здесь мы имеем дело с величайшим предрассудком. Ненависть к русским идет от времен Скобелева, от того времени, когда русские солдаты под командованием «белого генерала» захватывали шаг за шагом Среднюю Азию.

Между тем нельзя не признать того, что русские в Средней Азии сыграли и сейчас продолжают играть прогрессивную роль.

Я застал еще представителей старой русской интеллигенции, которая подвизалась в качестве земских врачей, учителей, этнографов. Именно они принесли в эти отсталые страны европейскую культуру, просвещение, наконец, грамотность. И в мое время многие старые интеллигенты продолжали работать на этом поприще. Что же касается простых людей, то они жили во много раз хуже узбеков, голодали, работали во время войны по двенадцать часов в сутки. (Восьмичасовой рабочий день во время войны был отменен.) И чем питались! Питались «хряпом», зелеными листьями, из которых варили суп; им кормили рабочих в заводских столовых (рабочих, а не самозванных корреспондентов, приходивших с обследованиями).

Вспоминаю об этом сейчас с мучительным стыдом. И могу лишь сказать словами поэта:

«За каплю крови, общую с народом,
Прости меня, о Родина, прости!»

Люди любят романтику. Как говорит один щедринский герой: «Я могу себе представить, конечно, смерть от голода, т. е. мелодраматическую сторону: крики, вопли и так далее. Но постоянное недоедание, сопровождаемое почтительным урчанием в желудке, — нет, не могу». (М. Е. Салтыков-Щедрин. «Дневник провинциала в Петербурге».)

То же можно сказать и о войне. Военные подвиги, победы, «гром победы раздавайся». И при этом забывают о простых тружениках, которые гибли на непосильной работе. За примером ходить недалеко.

У моей хозяйки со знаменитой философской фамилией был племянник, семнадцатилетний парень, который пошел работать на завод. Работал по двенадцать часов. Уставал невероятно. Однажды приходит Марья Ефимовна с рынка, смотрит — все двери настежь. Испугалась. Думала, обокрали. Входит. Никого нет. И лишь потом заметила парня, лежащего на полу. Так устал, что сил не хватило добраться до постели. Повалился на пол и заснул, так и проспал до вечера, когда гудок прогудел на ночную смену.

Наконец, не выдержал: не пошел на работу. Говорит: «Не пойду больше». Проболтался дома неделю. Через неделю повестка — в суд. За самовольный уход с предприятия по законам военного времени: четыре года лагерей. В лагеря в военное время — это почти то же, что голодная смерть.

Еще хуже рабочих — множество деклассированных людей, эвакуированных с запада, из Ленинграда, из других местностей.

И здесь мне вспоминается одна комическая встреча. Невольно улыбаюсь, вспоминая.

Когда еще ехал в Коканд, сижу в ожидании поезда на ташкентском вокзале. Рядом со мной сидит на скамейке какой-то человек — дико обросший черной с сединой бородой, в овчинном полушубке прямо на голое тело, в истрепанных портках, невольно от него отодвигаюсь.

Затем он заговаривает со мной. Оказывается, едет из Чимкента в Самарканд. Свою профессию определяет так: «Сторож в ретирадном месте». (Тут мне стал понятен неприятный запах, исходивший от моего собеседника.)

Спрашиваю: «А куда же теперь?»

«В Самарканд, как только приеду, приду в горсовет и спрошу: нужен ли сторож в ретирадном месте. А вы куда едете?»

«Я еду в Коканд».

«А там не нужен сторож в ретирадное место?»

«Не знаю. А раньше где вы жили до войны?»

«В Варшаве».

«И там вы тоже работали в ретирадном месте?»

«Нет. Я работал в „Газете Варшавска“ парижским корреспондентом. Моя специальность — новости великосветской жизни».

От неожиданности я даже привстал: «Как, как, великосветской жизни?» «Да-да, зиму я жил в Париже, летом в Биаррице. Но во время войны приехал по делу в Варшаву, и вот…» — он безнадежно махнул рукой.

«Но почему же вы принялись за такую невеликосветскую профессию?»

«А что делать?»

«Ну, обратились бы к Ванде Василевской, к другим деятелям».

«Вы мне советуете стрелять до сеитименту? Нет уж. Не надо».

И он опять стал с увлечением рассказывать, как он будет в Самарканде работать в ретирадном месте.

Потом стал рассказывать о прошлом. Я понял: говорит правду о своей бывшей профессии. Знает по именам всех фавориток Эррио, Даладье, Бриана, все тонкости их личной жизни. В качестве корреспондента по вопросам великосветской жизни, видимо, был незаменим.

Впрочем, приходилось мне видеть в это время и еще более удивительные метаморфозы.