Рук Твоих жар (1941–1956): Воспоминания

В 1947 году начинается вновь период относительной либерализации. Это объясняется тем, что армия генерала Андерса, состоявшая из бывших польских военнопленных, побывавших в лагерях, выведенная по соглашению с советским правительством генерала Сикорского, заговорила. Тысячи бывших лагерников стали рассказывать изумленной Европе о порядках в лагерях «самой демократической страны мира».

Особо зверское проявление произвола после этого прекратилось. Был регламентирован 9-часовой рабочий день (на час больше, чем на воле), разрешены переписка и посылки. Это время и нашло себе отражение в повести «Один день Ивана Денисовича».

За 31 год, прошедшие с того времени, эта система сохранилась с некоторыми изменениями и до сих пор.

В этот период в лагерях нет массовой смертности, нет голода и особо диких актов произвола; однако до сих пор режим лагерей не достиг эпохи «либерализма» времен Ягоды. Фактически совершенно отсутствуют зачеты, очень сокращено количество посылок, ограничена переписка.

Причем в последнее время обозначилась тенденция к ужесточению лагерного режима.

Я попал в лагерь как раз в начале этого третьего периода, в эпоху смягчения, в эпоху Иванов Денисовичей.

Каргопольские лагеря, в которых я провел четыре года, находились в Архангельской области. Это был крупнейший лесорубный лагерь. Существовал он с 1930 года. Название «Каргопольский» было чистейшим анахронизмом, так как к городу Каргополю он в это время не имел ни малейшего отношения.

«Столица» лагеря находилась на станции Ерцево. Здесь находился лагерный «штаб» и резиденция начальника лагеря полковника Коробицына.

Сам лагерь растянулся на 600 километров, почти до самого Архангельска. Объясняется это тем, что лес рубить вокруг лагеря можно не более, чем десять лет. Через десять лет весь лес, прилегающий к лагпункту, вырублен. Открывается новый лагпункт в глубине леса, а этот лагпункт переводится на подсобное производство.

Собственно, надо было бы говорить не «Каргопольский лагерь», а «Каргопольская лагерная система», так как лагерь охватывал не менее ста тысяч человек, и он делился на три отделения — Ерцевское, Мехренгское и Обозерское, имевшие каждое своего начальника, свой штаб, включавшие в себя множество лагерных пунктов. В каждом пункте было около 700–800 заключенных.

Ерцевское отделение включало 17 лагерных пунктов, со столицей в Ерцеве, Мехренгское — 14, со столицей на 4-м лагерном пункте, поселок Пуксаозеро. Обозерское отделение — всего 4 лагерных пункта, столица Кодино.

Наш этап привезли первоначально в Ерцево, заперли в карантин (вплоть до распределения).

Я приехал в шляпе, в столичном пальто. Шляпа, очки, высокомерно-презрительная осанка, которую я усвоил себе еще в ранней юности, когда считал себя кандидатом в Бонапарты, — навели блатных на грустные размышления. Кто-то пустил слух, что я — бывший прокурор. «Не одного нашего он на 25 лет закатал», — говорили блатные.

К счастью, я в первый же день успел разговориться с одним симпатичным заключенным из Черновиц. Он вовремя принял меры. «Да вы с ума сошли. Это же учитель, московский учитель, один из тех, кто вашего брата учил». Отношение ко мне резко переменилось. «Да, обижать его не стоит», — сказали ребята и после этого стали относиться ко мне предупредительно и по-дружески.

Через неделю наш этап отправили в Мехренгу, на захолустный 12-й лагпункт, отстоявший в восьмидесяти километрах от железной дороги, на Сав-озере.

Пришли туда 15 октября поздно вечером. Сразу направили нас в баньку на ночлег до завтрашнего дня. Здесь, прикорнув, в уголке, я увидел тот вещий сон с хождением по водам, о котором я рассказывал перед началом предыдущей главы.

Сон оказался в руку.

На другой день так называемая комиссия, которая должна определить категорию труда. Так называемая, потому что это чистейшая фикция. Вся «комиссия» состоит из одного человека, местного врача. Категорий труда — четыре.

Первая категория — годен на работы всякого рода. А работа здесь невероятно тяжелая: валить лес.

Вторая категория — 2–30 (до сих пор не понимаю, что означает цифра «30») — годен ко всякому труду, но с ограничением. Практически это почти то же самое, что и первая.

Вторая категория — 15 — легкий физический труд. Но и легкий труд достаточно тяжелый: сплавлять лес по реке, стоя по колено в воде, таскать на себе тяжелые бревна, пилить, разделывать лес и так далее.

Инвалидность — это особое счастье. Труд только самый легкий и с согласия инвалида.

Идем этапом до санчасти. Санчасть в большом деревянном здании. Половина здания — амбулатория, другая половина — больница (стационар). Вводят нас, ожидаем очереди.

Вводят по одному. Вхожу.

Люди в белых халатах. За столом сидит высокий, седой, лысый старик в пенсне, с лицом вредителя, как их изображали в советских пьесах. Высокоинтеллектуальное лицо, манеры джентльмена, осанка старого профессора.

Я раздет по пояс. Доктор замечает на мне нательный крестик.

«Вы что, верующий?»

«Да».

«А кто вы по профессии?»

«Учитель литературы».

Улыбка.

«Скажите, я вот слышу по радио: „Ходит по полю девчонка“ — это и есть теперь литература?»