Рука адмирала

Молча вытягиваются они в шеренгу, уходя с места последней битвы. Но вот — команда французского маршала, лязг ружей, и победители отдают честь побежденным, но не сдавшимся. И в великом и славном молчании кучка легендарных героев спускается с холма, покрытого русской и вражеской кровью, холма, вошедшего навсегда в историю солдатского героизма…

Рассказ девушки оживил эти старинные развалины. И долго еще молчали все, словно слушали, как эти немые, когда то облитые кровью, камни без слов продолжают вдохновенный рассказ русской девушки. В голове Сережи звенели слова военной песни, смысл которых только теперь стал ему понятен:

«Никто пути пройденного
У нас не отберет»…

Действительно, разве прошлое, настоящее и будущее не связаны неразрывными нитями? Разве прошли эти жертвы и этот героизм бесследно для России? Разве Севастополь, его Оборона, сто тысяч погибших солдат, этот знаменитый Малахов курган, и, наконец, все они, русская молодежь, это разве не — Россия?..

Папироса была забыта и давно потухла в руке… Непривычное волнение сжало сердце. В первый раз в жизни Сережа, замотанный советский студент, почувствовал свою кровную связь с русским прошлым, и волна любви к этой каменистой, негостеприимной, но Русской земле охватила его сердце. Как радостно было вдруг осознать себя русским, для которого пролитая здесь когда то кровь была своей родной, не просто человеческой, а именно русской кровью… И на секунду бесшабашный студент увидал себя незримо в рядах тех солдат, которые в веках шли и умирали за Россию…

«Где пулей неймем,
Там грудью берем!
Где грудью не возьмем —
Там Богу душу отдаем»!..

* * *

Взволнованное молчание москвича было прервано Митькой, который тряхнул его за руку.

— Слышь, дядя Сережа… А дядя Сережа…

— Чего тебе? очнулся юноша.

— Значит, выходит, что наши здеся здорово дрались?

— Здорово, Митя. Не даром ведь им здесь памятники вот поставили.

Глаза беспризорника сияли.

— Ишь ты? Видать, против наших никому не сустоять!.. Всем нос утрем.

Неподдельный энтузиазм мальчика заставил Тамару улыбнуться.

— А ведь знаешь, Митя, здесь много и ребят, сыновей матросов, тоже сражалось. На разведку ходили, ядра, патроны подносили, раненым помогали, в тыл лазали, даже из пушек стреляли! Многие на всю Россию прославились.

— Эх, Ванька, с живым сожалением проговорил Митька, вытирая нос рукавом. Не подвезло, брат, нам. Оплошали нашие родители! Нам бы вот пораньше, в тое время было родиться: вот бы мы с тобой делов бы тогда понаделали! Может, и нам бы тоже такой вот здоровенный памятник сгрохали бы… Вы знаете, тетя, доверчиво сказал он, обращаясь к Тамаре. Вы не смейтесь: мой Ванька — чистое золото. Прямо комиссарская голова!

— Почему же «комиссарская»?

— Ну, как бы это объяснить?.. Ну, жульничать горазд. Везде что нибудь этакое выдумает… Эх, вот в тое время нам была бы лафа. Я бы с этих англичанов кишки бы во-как выматывал… Пущай к нам не лезут!

Москвич потрепал беспризорника по плечу.

— Ишь, ты какое «неглиже с отвагой»? Кишки бы, говоришь, выматывал? Ну, ничего, Большевик Иванович, не унывай. Подвиги ведь не только на войне совершаются. Их, брат, и в жизни сколько угодно. Еще, может, и тебе придется что нибудь смелое сделать…

Потом, оглядев его лохмотья, Сережа добавил:

— А ты бы, Митя, пока там до подвигов — вымылся… Море то ведь под боком — баня даровая.

Беспризорник осклабился.

— Мыться? А зачем это? Когда грязный, вши лучше греют, а потом все равно — другого то ведь платья нет; домой влезешь — все едино такой же станешь.

— «Домой»? А где ты живешь?

— А в трубах коло вокзала. Гостинница екстра — первого класса.

— А ты пошел бы лучше вот к Тамаре в детдом. Вы, Тамара, их взяли бы к себе?

Девушка приветливо кивнула головой.

— Ну, конечно. Видите, ребята, там вот внизу на Корабельной красную крышу — это мой детдом. Когда вам захочется — приходите. Если не понравится — я отпущу обратно.

— Да брось ты, тетка, трепаться, ворчливо ответил Ванька. Власти у тебя там будет с Гулькин нос. Какой халдей комсомолец что захотит, то и сделает… И никуда больше не выпустит и работать заставит.

— А ты работать не хочешь?

— Вот еще? От работы даже лошади дохнут. Да и Митька тоже до работы не охоч.

— Ну, ну, ты, Черви-Козырь, не ври, с веселым огоньком в глазах под рыжими космами волос отозвался Митька. Откуда ты взял, что я работать не хочу?.. Что мне работа? Я совсем ее не боюсь — даже спать рядом с ней могу. Вот какой я!

Все рассмеялись.

— Ладно… Не хотите, ребята — не надо. А если надумаете — приходите ко мне — там у нас не дерутся… Там еще есть такие девушки, как я..

— Ладно, тетенька… Спасибо… Мы пока вольными птахами побудем, а если уж трудно придется — к зиме холодно станет — поглядим…

Сережа с тоской смотрел на медленно спускавшийся в море диск солнца. До сумерек еще нужно было ждать около часу… Что бы такое тем временем выдумать, чтобы задержаться и остаться тут до самого вечера?