Рука адмирала

Нежность маленького друга как то успокоила Митьку. Он погладил свою собачку, вытер слезы и вздохнул. На минуту в его памяти всплыла картинка, как в Одессе он нашел маленького щеночка в помойной яме, куда он сунулся за отбросами. Этот жалобно пищащий комочек тоже показался ему товарищем по несчастью, и он запихнул, его за пазуху не без задней мысли съесть его в трудную минуту. Но потом Митьке «пофартило»[39], голодная полоса в жизни как то прошла, Шарик оказался умной, славной собаченкой и сделался верным товарищем во всех радостях и невзгодах… Даже с таким маленьким другом легче на свете. Все таки он не совсем один в жизни! Потом он вспомнил, что едет в Москву, к своему другу-футболисту, белокурому, высокому, сильному, с открытым веселым лицом… И снова какая то вера, какие то теплые струйки стали пробираться в его измученное сердце…

В этот момент в спину мальчика ударилось что то твердое.

— Вот напхали вещей, дьяволы, сердито раздалось сверху. Чемодана поставить некуда!..

Чье то лицо нагнулось под лавку, и острые глаза заметили скорчившуюся фигуру Митьки.

— Эге… Вот оно кто там себе место занял?.. Эй, милок, вылезай ка оттуда, а то ГПУ позову… Этак, товарищи, у нас от вещей ничего не останется…

— Вора поймал? Да ну?.

Несколько мешков и чемоданов было отодвинуто в сторону, и под скамейку заглядывало уже несколько лиц.

— ГПУ вызвать надоть. А то все сворует…

— А ну вылезай!

— «Вылезай»? проговорил сквозь зубы Митька, шаря в своем мешке. Как бы не так!

Он прополз между мешками и высунул голову наверх.

— Ara, вот он… Ну, вылезай, а то в ГПУ сдадим!

Злобные и настороженные лица окружили мальчика. Кто то протянул к нему руку. Шарик яростно заворчал.

— Не замай! резко окрикнул Митька. В его голосе и выражении лица было что то похожее на ярость волченка, и человек, протянувший было руку, невольно отдернул ее.

— Не трожь меня, товарищи! угрожающе сказал мальчик. У меня отца шлепнули, мать с голодухи померла… Я к брату в Москву еду… Не трожь нас с собакой. Мы никому злого не сделаем. Богом клянусь, ничего не сворую!..

В голосе Митьки слышались боль и отчаяние. Его лицо было еще мокро от слез и судорожно подергивалось от пережитых только что рыданий. Люди инстинктом поняли, что мальчик действительно испытал большое горе, и что на его душе лежит какая то большая тяжесть.

— А пусть себе едет, мягко произнес чей то женский голос. Раз он обещает не красть…

— Да и как же он оттеда что вынесет? Мы же тут все видим…

— Пущай едет…

— Эва? отозвался другой, злобный голос. Они — воры хитрые. Вытащат — не заметишь… И притворяться могут… Лучше в ГПУ сдать.

Глаза Митьки загорелись.

— В ГПУ, сучья твоя душа?.. Так дай же Бог, чтобы твои дети так же бегали по улице, как я!.. Чтоб и они с голодухи дохли! И ты тоже, гадина ты подлая. Тебе абы только твой мешок целый был, стерва, а что тут вся душа в крови — тебе дела нет. Тебе это все едино!.. Сволочь ты советская!..

— Молчи, щенок!.. Да я тебя…

Волосатая грубая рука потянулась к Митькиной шее. Он отбил ее резким ударом и крикнул зады-хающим голосом:

— Эй ты… Лапы убери, а то палец откушу или ножом пырну. Не трожь лучше. А то — видишь?

В руке Митьки появилась бутылка.

— Видишь? Керосин тута. Если вытаскивать будешь или в ГПУ стукнешь — мне все едино терять нечего: я бутылку разобью и спичку суну… Чуешь?

В голосе мальчика было столько отчаянной решимости, что в вагоне поняли: беспризорник свою угрозу выполнит. Никто не знал, что в бутылке простая водка, не загорающаяся от спички. Да, пожалуй, в приступе отчаяния Митька и сам верил, что все вспыхнет от его спички. Но, во всяком случае, угроза подействовала. Рука, протянутая к мальчику, опять опустилась.

— Ну вот: так то лучше… Миром. А я гадом буду — ничего не украду!

Голова беспризорника исчезла под скамейкой. Пассажиры переглянулись и словно по молчаливому соглашению поставили, чемоданы и мешки на старое место. Каждый из тех, кто наблюдал эту сценку, почувствовал, что во вспышке мальчика есть какая то доля личной только что пережитой трагедии, и что этому беспризорнику с исковерканным от злобы и отчаяния лицом можно верить.

А Митька внизу под скамьей, опять свернулся клубком, пощупал привязанный под коленом предмет, обнял Шарика и устало уронил голову на руку. Скорый поезд мчался к Москве…

Глава IV Несгибающаяся молодёжь

26. Неизвестность

— Так что вот, ребятишечки, каков мой рапорт. Можете ругать меня почем зря, но, право же — я то чем виноват? Слежка — вы сами знаете, здо-о-о-рово была поставлена. Вы ведь сами тоже во время не заметили… А насчет нашей «тайны» — уж, значит, такая судьба… «Кисмет»… Не повезло — вот вроде как и тебе, Колька, с твоей лапой, И как только тебя угораздило сверху так загреметь? Как лапа — «фукцирует» уже?

— Ничего… Заживет!