Рука дьявола

Митька ткнул Леньку в бок кулаком.

— Ну чего набычился сразу? Даже пошутить не даст. — И уже серьезно произнес: — Работник Храпову нужен, вот и пришел кланяться. Помнишь Семку Будякова?

— А-а!.. — обрадовался Ленька.— Так это все из-за него? Здорово!

Ленька уже успел подзабыть тот случай. Данила Храпов при расчете сильно обделил своего работника Семку Будякова, тихого безответного парня, пришлого из соседнего села. Семка высокий, сутулый, почти совсем уже мужик, а заплакал. С этими слезами он и повстречался тогда с Митькой, который только-только приехал из больницы. Митька шел в сельсовет, едва передвигая ноги. А тут, когда увидел Семку с красными глазами, откуда и силы взялись — чуть ли не бегом бросился к Храпову. «Зачем обманул парня? По какому праву обсчитал его?»

Храпов и слушать не захотел Митьку: сколько, мол, заработал, столько и получил. «А заступникам всяким можно и по шее дать, чтобы не лезли не в свои дела».

На том разговор и кончился. У Митьки красные пятна по щекам пошли, даже зубами от ярости скрипнул. Однако сказал Семке почти спокойно: «Езжай домой и не горюй: сполна рассчитается с тобой этот живоглот. Сам, на своей подводе привезет твой хлеб».

Как ни было Семке тяжело, а усмехнулся горько: «Ну, Митьша! Утешил, называется... Да вперед мертвяк из гроба подымется, чем Храпов выпустит, что заграбастал...»

Митька дернул  головой:   «Ладно,  поглядим».

На другой день он собрал всех ребят, рассказал им про Семку, про то, как Храпов обобрал его. Ребята слушали молча, хмуро, не глядя друг на друга: чем они могли помочь Будякову? Ведь такое испокон веков творится: богатый над бедным изгаляется.

Митька хмуро улыбнулся: «Чего притихли, что глаза отводите? — Качнул головой: — Эх, живем мы с вами, будто в лесу дремучем, тычемся носами в стены, как слепые кутята, силы своей не знаем! Да мы этого Храпова за глотку возьмем, выть заставим!»

В этот день Ленька впервые услышал короткое и хлесткое слово: «бойкот». Митька привез его из уезда, научился ему от комсомольцев-рабочих, которые часто ходили проведывать Митьку в больницу. Хорошее слово. Очень. Ленька уже потом узнал: бойкот — это когда с каким-нибудь паршивым человеком все перестают разговаривать и иметь с ним дела, оставляют его одного, будто обложенного на охоте волка. Тот бесится, мечется по кругу, хочет вырваться, а не может: куда ни сунется — везде охотники с ружьями.

Вот такую штуку и предложил Митька. «Надо оставить Храпова без работников, покуда не рассчитается с Семкой. Всех отшивать от его двора, пускай сам повертится со своим хозяйством. Авось быстро поумнеет».

Ребята пришли прямо-таки в восторг: «Вот это ловко придумано! Вот тут, кажись, можно поприжать кого хошь!»

И началось: едва Храпов наймет себе работника, как тот, проработав день-другой, вдруг уходит. Одни сами покидали храповский двор, других заставляли. Уходили. Никто не задерживался больше двух дней. Храпов из себя выходил от злости и ярости, не понимая, что за проклятье пало на его двор, почему уходят работники.

А когда узнал о бойкоте, бросился к Митьке с угрозами, чуть ли не с кулаками. Однако наткнулся на такой отпор, что враз образумился и присмирел. А что было делать? Драться не будешь — опасно, и жаловаться не пойдешь.

Потом Храпов еще несколько раз приходил к Митьке, но уже без прежней прыти — тихий, заискивающий. А вот нынче пришлось даже поклониться... «Митрий Миколаич!» Ишь, даже отчество Митькино узнал! Значит, до печенки проняло Храпова это дивное чудо — бойкот!

Леньке совсем весело стало: славно проучили живоглота! Авось теперь и другие поостерегутся обсчитывать своих работников!..

Прошло немногим более недели со дня представления. Еще не приглушились в памяти звонкие песни уездных агитотрядовцев, еще не потускнела в глазах веселая пестрота их одежды, а у Леньки новая радость: нынче он идет в школу! Впервые за все свои тринадцать лет.

И вот Ленька принарядился, причесался и сияющий вышел на улицу. Заметил впереди Култына, окликнул.

Тот остановился и нетерпеливо замахал рукой:

— Скорее! Не опоздать бы!

Он тоже выглядел по-праздничному: в чистых портках, в сером, маленько большеватом пиджачке, которого Ленька никогда не видел на нем, в сапогах, смазанных дегтем.

— Айда быстрее,— еще раз поторопил Култын, когда Ленька приблизился.— Уже многие ушли. И Варька. Вон она, в жакетке. Видишь?

— Вижу,— усмехнулся Ленька.— Идет, а сама, поди, рожи корчит вовсю...— И с любопытством заглянул Култыну в глаза.— А у тебя как? Прошло уже?

Култын смущенно шмыгнул носом и поспешно отвернулся, словно заметил на крышах изб что-то очень интересное.

Он и Варька после представления будто с ума посходили. Култын всю неделю поет диким голосом: «И-ех, я не поп, не кулак...»

А Варька и того хуже. Раздобыла где-то осколок зеркала и, чуть освободится от дел, корчит перед ним рожи: то сморщится, будто огуречного рассола хватила, то вытаращит глаза, то сощурится, скособенив рот, то вдруг поднимет брови, захохочет визгливо и задергает плечами, как припадочная.