Рука Джотто

Флавия не дослушала. Через полчаса, задыхаясь от пыли и злости, девушка вынырнула из подвала.

Вернувшись в кабинет Боттандо, она начала было жаловаться, но расчихалась и молча бросила большую пухлую папку ему на стол.

— Да благословит тебя Бог, дорогая, — прочувствованно сказал Боттандо.

Флавия снова оглушительно чихнула.

— Это все вы виноваты, — упрекнула она, продолжая чихать. — В этих развалинах невозможно что-то найти. Папку я обнаружила совершенно случайно, и то только потому, что целая стопка съехала с полки и рассыпалась по всему полу.

— Главное, что ты нашла ее.

— Хм. Между прочим, она хранилась в разделе «Джотто». Где логика? При чем тут «Джотто»?

— О-о, — обрадовался Боттандо, — «Джотто»! Вот почему я вспомнил!

— Что?

— Он был настоящим гением, — с легкой улыбкой ответил Боттандо.

Флавия ехидно фыркнула.

— Я имею в виду другого «Джотто». Ах, это был человек с выдающимися способностями — дерзкий до умопомрачения, неуловимый, как невидимка. Хитрый, ловкий, умный — второго такого, увы, не найти.

Флавия ответила ему неодобрительным взглядом: ей не нравилось, когда Боттандо выражался высокопарным стилем.

— Пару лет назад, в тихий летний денек этого человека посетил каприз, — продолжил Боттандо. — И что же? Наутро из Милана исчез Веласкес. Да, когда же это было? Ну точно. В девяносто втором.

Флавия удивленно вскинула голову:

— Веласкес? Тот портрет из коллекции Каллеоне?

Он кивнул:

— Тот самый. Тогда очень кстати сломалась сигнализация, и злоумышленник спокойно вошел в здание, взял картину и удалился. Все было сработано чисто и быстро. Его выбор пал на портрет юной Франчески Арунта, и с тех пор картину больше никто не видел, а два года — достаточный срок, чтобы вещь исчезла навсегда. Хороший был портрет, и, если не ошибаюсь, от него не осталось даже репродукции.

— Как?!

— Да. Странно, верно? Вот ведь люди — вечно сталкиваешься с их беспечностью. Кстати, это наводит меня на мысль. В галерее было множество картин, но взяли именно ту, которая по чьей-то халатности не была сфотографирована. Остался только снимок девятнадцатого века, но он, конечно, не в счет. Если хочешь, взгляни, он висит у меня на доске.

На доске в дальнем углу кабинета висели фотографии из так называемого «дьявольского списка» вещей, пропавших бесследно. Флавия подошла посмотреть. Старая, слегка помятая карточка с изображением картины была частично закрыта снимком золотого потира четырнадцатого века, который, по глубокому убеждению Флавии, давно расплавили и продали на вес. «Такую фотографию ни один суд не примет», — с сожалением подумала девушка. Но общее представление о картине она все же давала.

— Взявшись за это дело, я сразу понял: ничего хорошего оно мне не сулит, — продолжил рассказ Боттандо, — и не только потому, что Каллеоне, лишившись жемчужины своей коллекции, мог поднять на ноги всю просвещенную общественность — собственно говоря, он так и поступил. Меня огорчало другое: преступник не оставил нам ни малейшей зацепки. Он не был связан со скупщиками краденого и не принадлежал к известным нам бандам. Ни один источник информации в криминальных кругах не смог сообщить о нем никаких сведений. Тем не менее характер совершенного преступления говорил за то, что картину похитил настоящий профессионал. От безысходности я начал перелистывать старые дела, прикидывая, кто из бывших фигурантов мог совершить эту кражу, и неожиданно наткнулся на список бесследно похищенных картин, от которых также не осталось никаких фотографий. Я объединил эти кражи в одно дело — вот откуда такая толстая папка — и сделал несколько запросов. Из полученных ответов я не узнал ничего существенно нового. Тогда я попытался взглянуть на дело беспристрастным взглядом, чтобы трезво оценить свои шансы на успех, и понял, что трачу время впустую.

— Действительно, трезвая мысль, — одобрила Флавия, усаживаясь на диван. — Может быть, не стоит начинать все сначала?

— Теоретически я был прав, отказавшись от продолжения расследования. Но теория — одно, а жизнь, как показывает практика… Видишь ли, когда я начинаю думать об этом деле, мне на ум приходит только один человек. Мне нравится называть его «Джотто»…

— Почему?

Боттандо улыбнулся:

— Потому что мы почти ничего не знаем о Джотто, кроме того, что он был величайшим художником своего времени. Нет никаких сведений о том, каким он был человеком, была ли у него семья… О своем неуловимом преступнике я также знал только то, что он настоящий профи. Так вот, этому невидимке я приписываю три десятка краж, совершенных с шестьдесят третьего года. География его деятельности охватывает как минимум четыре страны, и в каждом случае он похищал картины, с которых не было сделано репродукций. При этом ни одно полицейское подразделение не имело о нем никаких сведений и даже намеков на его существование. Ни один скупщик краденого не имел о нем ни малейшего понятия. И ни одна из похищенных им работ больше нигде не всплывала.

— Хм…