Рука Кассандры

– Да, несолидный народишко… – продолжал Михеич свой монолог, – неусидчивый. То на планеты скачут, в окиян ныряют, из Африки на Северный полюс, а телевизоры ломают… Эх, люди-и-и…

Михеич взмахнул рукой, и ключи язвительным треньканьем скрепили приговор человечеству. Он прикрыл за собой дверь приемного пункта и медленно поплелся дальше, проверяя, везде ли закрыты окна и не горит ли где неположенный свет.

Свет не горел нигде за исключением третьего этажа, в помещении цеха настройки. Щель под дверью комнаты номер четырнадцать сочилась желтой полоской. Зажав ключи под локтем, чтобы не звенели, Михеич подкрался к двери, предвкушая не только невыключенное электричество и незатворенное окно, но и – кто знает? – может быть, какое-нибудь еще нарушение инструкции, о котором ночной вахтер лишь мог мечтать долгими дежурствами.

Михеич резко дернул дверь, тайно надеясь, что она заперта изнутри, но дверь против ожидания легко раскрылась, и вахтер не без некоторого разочарования увидел Ваню Скрыпника, бригадира настройщиков, склонившегося над каким-то прибором.

– А, дядя Михеич, – рассеянно пробормотал бригадир, неохотно отрывая глаза от шкалы, на которой нетерпеливо пританцовывала серебристая стрелка.

– Товарищ Скрыпник, – твердо и вместе с тем скромно сказал вахтер, – позвольте справиться: есть у вас разрешение на работу после двадцати одного ноль-ноль, подписанное директором ателье или его заместителем?

– Нет, товарищ Михеич, – сказал бригадир настройщиков, – хотите помилуйте, хотите казните. Нет у меня разрешения, подписанного директором, заместителем или вообще кем бы то ни было из смертных.

– А я с вами не смешки смеять пришел.

– А я их и не смею. Наоборот даже.

– Чем занимаетесь?

– Дядя Михеич, ну что вы на меня набросились? Ну что вы, меня не знаете?

– А нам это без надобности, чтоб вы знали, знаю ли я вас, товарыш Скрыпник. Предъявите разрешение.

Спорить с ночным вахтером было бесполезно. Человек он, по всеобщему признанию, был добрый, но доброты своей стеснялся, особенно при выполнении служебных обязанностей, считая ее предосудительной и недостойной. Оставался только один многократно испытанный прием. Применять его было не совсем честно, но выхода не было. Бригадир вздохнул и спросил:

– Дядя Михеич, а правду говорят, что у вас «КВН» до сих пор работает? А то я только один в политехническом музее видел.

Вахтер знал, что вопрос этот лишь отвлекающий маневр, знал, что Скрыпник в душе, наверно, посмеивается над ним, но удержаться не мог.

– "В музее"! – Он пренебрежительно взмахнул рукой со связкой ключей, и они издали гордый и печальный звук. – «В музее»… Да он у меня ни разу в ремонте не был, Ваня. Так-то, уметь надо вещью пользоваться.

– Это верно, дядя Михеич, я вот тоже вещь одну сделал, – Скрыпник показал рукой на прибор, перед которым сидел, – а толком пользоваться еще не научился.

– А что это у тебя?

– Да как вам объяснить…

– А ты объясни, не бойся.

– Объяснил бы, да сам толком до конца не понимаю, поэтому и сижу пока по вечерам бирюком. Видите ли, дядя Михеич, вы думаете время – это прямая линия?

– Прямая? Скорей вопросительный знак. Поживешь с мое, вот и согнешься от времени в вопросительный знак. Только вопросу в нем никакого – одна точка. Ясно?

– Гм… Ясно-то оно ясно, да не очень. Если говорить не о наших с вами годах…

– А у нас с тобой годы разные. Мои тебе без надобности; а свои не отдашь.

– … а о временно-пространственном континууме, то я глубоко уверен, что его нельзя выразить прямой. Нет, дядя Михеич, это скорее своеобразная фигура, несколько напоминающая восьмерку…

– А может, шестерку? На шестерке я на работу ездию.

– Ах, дядя Михеич, тут перед вами новое понимание сущности материи и времени излагается, а вы ерничаете.

– Но, но, после двадцати одного ноль-ноль, товарыш Скрыпник, понимание времени в моих руках.

– Как хотите, но вот эта штуковина перед вами может создавать пробой во времени и пространстве. Вроде машины времени, перебрасывающей предметы из одного времени в другое. Да, да, один раз у меня это уже получилось. Исчезла ваза с конфетами, а вместо нее появился булыжник. Камень. По приблизительному анализу ему миллионов восемь лет, но к какому моменту отнести пробой, пятьсот лет назад или пятьсот тысяч, – не знаю. Камень-то мог лежать сколько угодно, пока пробой не перебросил его в сегодня, а вазу с конфетами на его место. Увы, пока еще я даже не могу гарантировать не только заданное время, но даже и место попадания в пространстве. Ваза-то исчезла в трех кварталах отсюда. И узнал я об этом случайно…

– Слушай, Ваня, а ты когда в отпуске был?

– А что, дядя Михеич?