Рука, кормящая тебя

Медики уложили Билли на носилки, но подождали, пока первым не вынесут раненого полицейского. Он был без сознания, но жив.

Несмотря на всю суету, творившуюся вокруг, у меня было странное ощущение, что все происходит в замедленной съемке. Я подняла голову. Со двора были видны соседние жилые дома, а из окон домов хорошо просматривался весь двор. Окна были открыты, жильцы наблюдали, что происходит, и фотографировали нас на смартфоны.

Около дюжины полицейских окружили меня – предполагаемую преступницу и убийцу – плотным кольцом и повели прочь со двора. Когда мы проходили мимо тела убитого полицейского, меня заставили остановиться и посмотреть на него. Меня вырвало. Билли была права. Смерть этого человека – на моей совести.

Когда мы вышли на улицу, мне показалось, что я попала в сцену из какой-то криминальной драмы. В небе над нами висело несколько вертолетов, перекрестные лучи их прожекторов высвечивали здание приюта. Меня усадили в машину, и один из полицейских зачитал мне мои права.

Целый конвой полицейских машин сопроводил меня в участок. Меня сразу же отвели в комнату для допросов и пристегнули наручниками к столу.

Как и всякий ни в чем не повинный честный гражданин, я не сомневалась, что полиция во всем разберется и снимет с меня обвинения. И все же в душе поселился страх. А если нет?

Если второй полицейский умрет, у меня не будет свидетелей. Но даже если он выживет и даст показания, где гарантия, что он сам успел разобраться, что происходит? Оставалось лишь слово Билли против моего слова, причем Билли была пострадавшей – с пулей в ноге.

* * *

Полицейские думали, что я убила их товарища. Возможно, в каком-то смысле я действительно его убила. У меня была возможность прикончить Билли и ее собак, но я этой возможностью не воспользовалась. У меня все чесалось. Я прямо чувствовала, как на спине и груди высыпают мокнущие волдыри. Мне было трудно дышать. Я знала, что сильное волнение и страх могут дать абсолютно любые соматические проявления. Мне хотелось, чтобы в комнату кто-то зашел, и в то же время я очень этого боялась. Я ерзала на стуле, пытаясь почесать спину. И мне страшно хотелось в туалет.

Я перестала смотреть на часы после первого часа томительного ожидания. За мной наверняка наблюдали сквозь зеркальное стекло, но терпеть больше не было сил. Придется сделать лужу прямо на полу в комнате для допросов. Свободной рукой я кое-как спустила джинсы. Если те, кто за мной наблюдает, ждут представления, будет им представление.

Стараясь держаться так, чтобы стол закрывал меня от наблюдателей – насколько это вообще было возможно, – я присела на корточки. Но я слишком долго терпела – мочевой пузырь словно заклинило. Я очень надеялась, что никто не войдет в комнату прямо сейчас. Хотя, может быть, кто-то сейчас от души веселится в соседней комнате за стеклом.

Под столом, к которому меня приковали наручниками, растеклась огромная лужа, и несколько струек вытекло из-под стула. Мне пришлось убедиться, что стянуть джинсы одной рукой намного проще, чем надеть их обратно. А застегнуть молнию – вообще невозможно. Разумеется, я не могла не подумать о том, что собакам, посаженным в клетку, точно так же приходится пачкать свое пространство.

В комнату вошли два следователя, одетых в штатское. Один держал в руках папку, второй зажимал нос.

– Какого хрена ты здесь устроила?

– Когда мне дадут позвонить? У меня есть право на один звонок.

Следователь, зажимавший нос, стукнул кулаком в дверь:

– Принесите бумажные полотенца.

Когда их принесли, он швырнул мне рулон и велел вытереть лужу.

– Я в наручниках.

– Со штанами ты как-то справилась.

Я не стала ничего вытирать.

– У меня есть право на один телефонный – звонок.

Следователь с папкой в руках спросил:

– Вы знаете человека по имени Джимми – Гордон?

– Я хочу воспользоваться своим правом на один телефонный звонок.

Он попытался еще раз: сунул мне под нос фотографию места преступления – моей спальни.

– Дайте мне позвонить.

– Ты убила полицейского. На твоем месте я бы уже начал оказывать помощь следствию, – сказал тот, кто просил принести полотенца.

– Я буду давать показания только в присутствии адвоката.

Я понимала, что эти двое пытались вести допрос по устаревшей методике Джона Рейда, о которой нам рассказывали в колледже на первом курсе. В ходе допроса полицейский внимательно наблюдает за подозреваемым, чтобы понять, не проявляет ли тот признаки беспокойства: сложенные на груди руки, бегающий взгляд, покачивание ногой, частые прикосновения к волосам. Они делают вид, что ничего страшного не случилось: да ладно, поссорилась с парнем, подумаешь, большое дело. Но по иронии судьбы, как потом выяснилось, дело, на котором Джон Рейд сделал себе имя, было закрыто в связи с самооговором.

Один из следователей сделал знак в сторону окошка, мол, давайте сюда телефон, потом подошел к двери, открыл ее, и ему передали телефон – обычный стационарный аппарат. Он подключил его к розетке в стене и поставил на стол передо мной.

– Звонки только по городу.

Я набрала номер Стивена.