Рука Москвы

— А вот это правильно. В свете того, что мы узнали. А не в свете того, что произошло. Потому что то, что произошло, произошло полвека назад. И что произошло, мы не знаем. И вряд ли узнаем. А хотелось бы.

— Не умничайте!

— Опять не нравится. Тогда молчу.

— Контракт не расторгнут. Завтра вы возвращаетесь в Таллин и продолжаете выполнять свои обязанности по охране Томаса Ребане. Отправку в Таллин останков Альфонса Ребане возьмут на себя другие люди.

— Останков Альфонса Ребане, — повторил я. — Я не ослышался?

— Нет.

— Тогда объясните, о каких останках вы говорите.

— О том, что было в гробу.

— Продолжайте. Я слушаю. Вы видели, что было в гробу. Я тоже видел. Но я, может быть, чего-то не рассмотрел?

Янсен извлек из кармана бумагу с гербом города Аугсбурга и продемонстрировал ее мне:

— Это акт об эксгумации. Вы читаете по-немецки?

— Читаю. Но мало что понимаю.

— Я переведу. «Такого-то числа месяца марта сего года в ноль часов сорок минут по распоряжению мэра города Аугсбурга за номером таким-то надзирающим прокурором таким-то произведена эксгумация могилы номер такой-то на участке номер такой-то». Описание внешнего вида гроба. Материал: «Eichenholz». Дуб. «Сохранность хорошая, никаких следов ранее производившегося вскрытия не зафиксировано». И далее: «Alles Inhalt des Sarges war estnische Seite ubergegebt». «Все содержимое гроба передано эстонской стороне».

— И это все?

— Нет. «Надгробный камень из черного гранита с надписью „Альфонс Ребане“ передан эстонской стороне также». Вот теперь все. Что вы на это скажете?

— Что немцы — народ предусмотрительный.

— Это официальный документ, господин Пастухов.

— Вам-то с этого что? Вы собираетесь торжественно хоронить эту бумагу? Тогда все в порядке.

— Мы собираемся торжественно хоронить останки национального героя Эстонии. Надзирающий прокурор не взял на себя ответственности решать, каким именно было содержимое гроба.

— Он видел, — напомнил я.

— Он будет молчать.

— Видели могильщики.

— Они будут молчать. Все немцы будут молчать. Герр Мольтке заверил меня, что это их не касается.

— Томас тоже будет молчать?

— Глупый вопрос. Он в этом заинтересовал больше всех.

— Он об этом знает?

— Узнает.

— А вы сами, господин Янсен?

— Что я?

— Вы тоже видели содержимое гроба.

— Я не специалист. Я не разбираюсь в останках. Я видел то, что лежало в гробу. У меня нет оснований сомневаться в том, что это были останки Альфонса Ребане. Чему вы усмехаетесь, господин Пастухов?

— Я представил себе такую картину. Идет торжественная процессия. В толпе стоит высокий худой старик. Кто-то спрашивает: «Кого хоронят?» И он говорит: «Меня». И хохочет зловещим хохотом. Таким, знаете ли, мефистофельским.

— Этого не может быть! — довольно нервно заявил Янсен.

— Почему? — спросил я. — Эта история, похоже, из тех, в которых может быть все. Если первая дата на могильном камне верна, то Альфонсу Ребане сейчас девяносто один год. Немало, конечно. Но вполне в пределах человеческой жизни.

— Господин Пастухов, вы не отдаете себе отчет в том, что происходит! Или делаете вид, что не отдаете! Это мероприятие имеет символическое значение. Вся Эстония ждет прибытия праха своего национального героя. Он возвращается на родину после полувекового отсутствия и тем самым символизирует окончательное очищение республики от коммунистической скверны. Да, господин Пастухов, от коммунистической скверны!

— Зря я с вами согласился, — сказал я. — Этот разговор все-таки нужно было вести на кладбище.

— Разве я ругаюсь матом? Кричу? Вру?

— На кладбище нельзя говорить лозунгами. На кладбище все лозунги обнаруживают свою глупость и фальшь. Все, господин Янсен. Сами представьте. Например: «Deutschland über alles».[8] Как? Или: «Мы придем к победе коммунистического труда». Нормально? А «Эстония для эстонцев»? Представили? Не знаю ни одного лозунга, который был бы уместен на кладбище. «Диктатура закона»? «Права человека»? Впрочем, нет. Один знаю. «Свобода, равенство, братство». «Равенство». Да и оно относительное.

— То, о чем я вам сказал, не лозунги, а реальность! С ней придется считаться всем! И вам в первую очередь!

— Ладно, реальность. Мы тоже видели содержимое гроба. И конскую кость от человеческой отличить можем. Не потому, что мы видели много конских костей. А потому, что видели много человеческих костей. Слишком много, господин Янсен.

— Вы тоже будете молчать.

— Вы уверены?

— Да. Сейчас вы поговорите с одним человеком. Он вам все объяснит.

Янсен достал мобильник и начал набирать номер. Но в это время на экране телевизора над стойкой бара появилась знакомая башня таллинского телецентра, панорама Таллина и площадь перед гостиницей «Виру» с небольшой, но очень энергичной толпой. Над толпой колыхались плакаты «Нет фашизму!», «No passaran!» и «Да здравствует СССР!»

— Минутку, — сказал я и подошел к стойке. Янсен неохотно последовал за мной.

— Wiederholen?[9] — оживился бармен.

— Nein, — ответил Янсен. — Machen ein Ton etwas laute, bitte.[10]

Бармен прибавил громкость. Стал слышен гул толпы, выкрики и скороговорка немецкого репортера.

— Что это такое? — спросил я.