Рука Москвы

Доктор Гамберг, вколовший ему дозу биностина, этого современного аналога морально устаревшего антабуса, разъяснил, что препарат действует год. Значит, осталось ровно триста шестьдесят дней. Потому что следующий, двухтысячный год был, к сожалению, високосным.

Покончив с этим занятием, в котором было что-то исповедальное, Томас откинул спинку кресла и пристроился подремать. Но неожиданно пришедшая ему в голову мысль заставила его едва ли не подскочить.

— Что с тобой? — спросил Муха.

Томас наклонился к нему и жарко зашептал на ухо:

— Слушай, это же хохмочка! Мы же о главном забыли!

— О чем?

— Куда девался дедуля?

Муха засмеялся.

— Молоток, Фитиль, — сказал он. — Сечешь фишку. Но это не хохмочка. Это Хохма.

Он так и произнес это слово — будто с большой буквы.

Таллин встретил сырым ветром, в тугих порывах которого угадывалось дыхание штормящей Балтики. После ухоженного, как музей, Аугсбурга со сверкающими над ним снежными Альпами все казалось каким-то тусклым, серым, не то чтобы совсем мокрым, но будто бы отсыревшим. И люди словно спали на ходу. Трап к самолету подали только минут через двадцать после посадки, а багаж вообще пришлось ждать больше часа.

Несколько дней, проведенных вдали от родины, были, конечно, не тем сроком, чтобы в полной мере ощутить ностальгию, но Томас все же рассчитывал, что возвращение принесет ему больше положительных эмоций. С некоторым волнением он представлял, как у трапа самолета его встретит толпа газетчиков и телевизионщиков, забросает вопросами о тех чувствах, которые он испытал на могиле своего великого предка.

И он ответит, раскинув в сторону руки, как бы обнимая низкое хмурое небо своей отчизны:

— Он мечтал хотя бы один раз вздохнуть воздухом свободной Эстонии. Мы дышим этим воздухом полной грудью. Он не дожил до этой минуты. Мы дожили. Будем это ценить!

Но никаких журналистов у трапа не было. Не было их и в зале VIP. Но что на Томаса подействовало особенно неприятно, так это то, что его не встречала даже его пресс-серетарь Рита Лоо. Он сначала подумал, что они каким-то образом разминулись, но Муха сбегал на подъездную площадку и, вернувшись, сказал, что «линкольн» с водителем ждет, а про Риту водила ничего не знает и не видел ее с того дня, как Томас улетел в Германию.

Что за дела? Где это она изволит гулять? Шеф возвращается из ответственной заграничной поездки, а его даже пресс-секретарь не встречает. Придется уволить. Хотя и немножко жалко. Все-таки фигурка у нее очень даже. И блондинка совершенно натуральная. И на голове у нее волосы тоже очень красивые.

От всех этих мыслей Томас так расстроился, что его даже не обрадовало появление в зале съемочной группы таллинского телевидения. Возглавлял ее высокий рыжий малый с узким красным платком на лбу. Томас не без удивления узнал в нем кинорежиссера Марта Кыпса, постановщика несостоявшегося фильма «Битва на Векше».

Кыпс орлиным взором оглядел зал и с воплем «Вон он!» показал на Томаса, как бы натравливая на него оператора и свору осветителей и ассистенток.

— Свет с боков. Штатив не нужно, снимаем с рук на проходе, — сыпал он энергичной скороговоркой. — Общий план с самолетом подснимем потом. Цветы. Где цветы? Почему нет цветов? Быстро купить цветы!

Одна из ассистенток метнулась к выходу.

— Тюльпанов, семь штук! — крикнул ей вслед режиссер. И только после этого поздоровался с Томасом и спросил: — Ну что, откопали?

И тут же, не дождавшись ответа, радостно заорал Артисту:

— Сенька! Привет! И ты здесь? Какие люди! Господин Пастухов! Господин Мухин! Рад вас приветствовать. Прилетели? Улетаете?

— Прилетели, — ответил Артист. — А ты что тут делаешь?

— Да вот, устроился на телевидение. Жить-то надо, — объяснил Кыпс. — Слушай, Сенька, у меня есть заказ на рекламный ролик. Ты бы подошел. По фактуре. Не хочешь заработать баксов сорок?

— Баксов сорок? — переспросил Артист. — Это серьезное предложение. Нужно подумать. Что рекламируем?

— «Стиморол».

Пастухов и Муха почему-то заухмылялись.

— «Стиморол», — повторил Артист. — Очень интересно. Это такая жвачка, да?

— Ну да, — подтвердил режиссер. — Бабки, конечно, смешные, но дел там на два часа. Пожевать это говно и сказать: «Кайф!» Так это, с чувством: «Ка-айф!» У тебя получится. Как ты на это?

— Спасибо, Марик, — прочувствованно сказал Артист. — Спасибо. Ты меня растрогал этим предложением. Честное слово. Но со временем у меня сейчас напряженка. Так что как-нибудь в другой раз. Вот когда ты соберешься ставить «Гамлета», я бы попробовался на эту роль.

— Гамлета! — протянул Кыпс. — Если бы я знал, как его ставить, давно бы поставил.

— А бабки?

— А что бабки? Я тут недавно понял одну важную вещь. Если будет идея, будут и бабки. Знаете, господин Пастухов, я думал о нашем разговоре, — продолжал он. — Помните, у меня дома, неделю назад? Когда вы расспрашивали меня об Альфонсе Ребане. И когда сказали, что мой сценарий полное говно.

— Я этого не говорил, — возразил Пастухов. — Я сказал, что ваш сценарий показался мне, как бы это сказать…